Персики для месье кюре

Харрис Джоанн

— Жозефина! — снова окликнула я ее.

— А кто ее спрашивает? — услышала я мужской голос.

— Это Вианн. Вианн Роше.

На мгновение воцарилась полная тишина. Затем занавес раздвинулся, и оттуда на инвалидном кресле выехал седовласый мужчина. Сперва я его не узнала, потому что первым делом в глаза мне бросились инвалидное кресло и две беспомощных ноги, аккуратно прикрытые клетчатым пледом. Но затем разглядела знакомые темные глаза, улыбку и довольно красивое, хотя и жестокое лицо, а также мускулистые руки, торчавшие из-под засученных рукавов джинсовой рубахи.

— Ну, привет, вездесущая

сука!

Это был Поль-Мари Мюска.

Глава третья

Мне показалось, словно меня с силой толкнули в грудь. И не из-за «милого» приветствия Поля, а от неожиданности. Черты его лица не претерпели особых изменений. Седые волосы были так коротко подстрижены, что отчетливо проступали контуры черепа. Он, пожалуй, несколько похудел; исчезла жесткость, даже грубоватость, прежде столь ему свойственная, уступив место некой свирепой красоте. Но выражение лица было прежним, и взгляд тот же — оценивающий, смутно враждебный, подозрительный; и все же в глазах порой мелькали шутливые искорки, делая его похожим на добродушного тролля.

— Что, не ожидала меня увидеть? — сказал он. — Слышал я, что ты в Ланскне вернулась. А вот тебе моя сука вряд ли обо мне говорила. Да и зачем? Я ведь для бизнеса теперь не гожусь.

Я глаз не отвела и спокойно ответила:

— Если ты имеешь в виду Жозефину, то о тебе она действительно не упоминала.

Он хрипло рассмеялся, закурил «галуаз» и сказал:

— Она терпеть не может, когда я здесь курю. И терпеть не может, когда я пью. Ну что, виски?

Я покачала головой.

— Нет, спасибо.

Он налил себе двойную порцию из бутылки, стоявшей на барной стойке, и сказал:

— А ведь я это кафе построил, можно сказать, на пустом месте. И при мне оно работало как часы. Целых шесть лет! Конечно, теперь ей нравится делать вид, что оно всегда ей принадлежало и мне она ни гроша не должна. Действительно, с какой стати? Я ведь только имя свое ей дал да заботился о ней — платил за ее наряды, терпел ее дурное настроение; а стоило между нами кошке пробежать, и она меня из дому вышвырнула, точно шелудивого пса! — Он снова безрадостно засмеялся и выдул из ноздрей кольцо дыма. — Полагаю, за это мне тебя надо благодарить. Это ведь ты ей внушала всякую чушь. Ну что ж, надеюсь, теперь ты довольна. — Он отхлебнул виски. — Ведь я-то угодил в точности в то самое дерьмо, где ты и хотела меня видеть.

Я посмотрела на него.

— А что с тобой случилось?

— Тебе-то какое дело? Или, может, теперь решила заняться мной? Когда я в полчеловека превратился?

Я проверила его ауру. Ее цвета, как я и ожидала, были такими же грязными, как и прежде, и среди них по-прежнему мелькали сердитые всполохи дымно-красного и неприятно-оранжевого, похожего на обгорелую апельсиновую корку. Но в этом мраке виднелись и проблески жизни: магазинная стойка, полки с оптикой, какой-то предмет, горящий на обочине дороги… Вот он, мой Рыцарь Кубков, поняла я: этот рассерженный, сломленный человек, исполненный презрения ко всему на свете.

— Вечно тебя к убогим тянуло. К самым безнадежным. К речным крысам, например. К этой старой суке Арманде. И к моей Жозефине… — Он снова злобно, даже с ненавистью, хохотнул. — Уж она-то

небось тебя удивила. Кто бы мог подумать, что в ней такое таится? Вышвырнула меня из моего же собственного дома, да еще и полицией пригрозила, а когда я через полгода вернулся, чтоб забрать кой-какие свои вещички, оказалось, что она уже подцепила этого своего рыжего и он строит ей судно! Да к тому же еще и беременна! Ничего не скажешь, веселые были деньки. — Он судорожно затянулся сигаретой и запил ее последним глотком виски. — Но ты, конечно, все это уже знаешь, — и он снова одарил меня своей безрадостной улыбкой. — Скажи только, вы с ним по очереди или сразу все втроем? Так или иначе, а он, должно быть, уж больно вам обеим по вкусу пришелся, раз вы…

— Заткнись, Поль! — раздался у меня за спиной чей-то хриплый голос.

Я обернулась и увидела Жозефину. Она стояла совсем рядом, и лицо ее было бледно от гнева.

Поль снова рассмеялся своим безрадостным смехом и вмял сигаретный бычок в опустевший стакан.

— Оп-ля! А вот и наш палач явился! Ну, теперь худо мне придется. — Он одарил Жозефину широкой, полной ненависти улыбкой. — Между прочим, мы с Вианн просто болтали по-дружески за стаканчиком виски. Старых друзей вспоминали, старую любовь… А у тебя как утро прошло, моя прелестница?

— Я сказала: заткнись! — рявкнула Жозефина.

Поль пожал плечами.

— Или что? Что ты со мной сделаешь, любовь моя?

Но Жозефина, не обращая на него внимания, повернулась ко мне:

— Я все собиралась рассказать тебе, правда собиралась. Просто не знала, с чего начать.

Бледность уже исчезла с ее лица, сменившись ярким румянцем, и я практически впервые со дня своего приезда вдруг почувствовала в ней ту прежнюю печальную, неуклюжую, неразговорчивую Жозефину, какой она была восемь лет назад; ту, что крала у меня с прилавка шоколадки просто потому, что не могла удержаться.

Меня вдруг буквально захлестнула волна печали. Что же с ней случилось, с Жозефиной Бонне, лелеявшей такие великие, такие смелые планы и мечты? Мне казалось, я вырвала ее из лап Поля-Мари. Но теперь вдруг выясняется, что она так и осталась его узницей. Что же все-таки случилось? И нет ли в том моей вины?

Жозефина быстро на меня глянула и сказала:

— Давай пройдемся. Мне что-то вдруг захотелось подышать свежим воздухом.

Поль усмехнулся и закурил еще одну сигарету.

— Иди, иди, оправдывайся.

Следом за Жозефиной я вышла на улицу, но сразу начинать разговор ей явно не хотелось, и мы просто прошлись немного — мимо церкви, через площадь и вниз по вымощенной булыжником улице к реке. Но когда мы вышли на мост, она остановилась и, облокотившись о парапет, стала смотреть на воду. Бешеный поток под нами цветом напоминал чай с молоком.

— Вианн, мне так жаль… — начала она.

Я посмотрела на нее.

— Ты не виновата. Это же я отсюда уехала. И оставила вас обоих. С моей стороны это был чистый эгоизм. Ну и чего, собственно, можно было ожидать?