Персонных дел мастер
Шрифт:
До кургана, где остановился Балтаджи Мехмед со своей свитой, долетала уже не только артиллерийская канонада, но слышны были страшные крики режущихся людей, стоны раненых, храп обезумевших лошадей. Сквозь пороховую завесу везир все же увидел в подзорную трубу, как янычары, взяв передовые окопы у дивизии Алларта, где сломали, а где просто перелезли через рогатки и хлынули в русский лагерь.
Вот он пришел, звездный час! Везир повернулся назад и даже топнул ногой: анатолийская конница запаздывала.
А меж тем в русском лагере раздалось громкое «ура!», и Балтаджи Мехмед не разумом, а чувством понял:
— Нет ничего страшнее русской штыковой армии! — поежился генерал Шпарр, обращаясь к Понятовскому. И добавил не без злорадства: — Поверьте моему опыту — эти русские сейчас натворят дел! Ведь они бьют во фланг!
Чертов гяур оказался пророком. Через несколько минут густая толпа янычар и впрямь побежала обратно, преследуемая русскими. И только в этот миг подскакал анатолиец.
— Вперед! — прохрипел Балтаджи Мехмед.— Не жалей этих бегущих скотов, заверни их и на их спинах ворвись в лагерь!
Анатолиец склонил голову, и через несколько минут десять тысяч спагов с ревом и улюлюканьем промчались мимо кургана и скрылись в пороховом дыму. Раздались крики и возмущенные вопли — то анатолийская конница топтала своих же янычар. Однако ворваться в русский лагерь спагам не удалось: сначала навстречу им ударили русские пушки, подвезенные Брюсом, а когда спаги все же прошли сквозь картечь, гренадеры-новгородцы встретили их ружейными залпами и гранатами. Гранаты взрывались прямо под ногами лошадей, те вставали на дыбы и сбрасывали всадников, так что сам предводитель анатолийцев был сброшен наземь. Атака захлебнулась, и конница отхлынула вслед за бегущими янычарами.
Из порохового облака, накрывшего долину, выскочил всадник с чалмой, сбитой на одно ухо, с безумными, налитыми кровью глазами.
— Что делают негодники спаги, великий везир! Они топчут, словно своих врагов, моих янычар! — издали закричал он. С трудом можно было опознать в этом безумце грозного предводителя янычар, несгибаемого Юсуп-пашу, чье лицо было украшено почетными шрамами. Теперь знаменитые шрамы были не видны — все лицо было покрыто грязью и густой пороховой копотью.
— Они топчут не храбрецов, а трусов! — высокомерно процедил везир. Но Юсуп-паша вдруг спрыгнул с лошади, припал щекой к стремени везира и, задрав голову, застонал: — Прикажи отступать из этого ада, о великий везир! Третий час мои янычары стоят под этим жестоким огнем! Они больше не выдержат!
— И это говорит мне несгибаемый Юсуп ? — Везир презрительно пнул пашу носком сапога.— Опомнись! Разве янычары не били лучшие полки германского цесаря, не гнали перед собой войска Венеции и персидского шаха? А здесь перед тобой какие-то московиты! Прикажи развернуть зеленое знамя пророка и сломи русских! Скажи янычарам, что отдаю им весь лагерь на разграбление со всем царским золотом и всеми девками! Мне нужен только один человек — царь Петр!
Юсугт-паша в ответ снова задрал голову и жалобно пролепетал:
— У нас нет больше знамени, везир! Мы оставили его в русских окопах.
— Так получай, собака! — Везир размахнулся и в гневе сбил чалму с головы паши, благо она держалась на одном ухе.
В этот момент грянул такой гром, словно гроза набрала высшую силу, и огненные молнии пронзили сине-жел-тую пороховую тучу. Это Брюс завернул против янычар двадцатифунтовые орудия, предназначенные для того, чтобы вышибать ворота неприятельских крепостей. Тяжелые ядра прошибали все ряды янычар и долетали до холма, где расположился везир. Взвилась и рухнула лошадь под кегая-беем, ближайшим помощником везира. Конвойцы бросились вытаскивать почтенного кегая из-под лошади, и в это время другое тяжелое ядро смело сразу трех янычар.
— А здесь становится жарко! — рассмеялся генерал Шпарр.
— Да, похоже, русские сейчас нам устроят новую Полтаву! — процедил Понятовский. Он смело подъехал к везиру и почтительно напомнил, как в Полтавской баталии ядро сбило королевские носилки и тем послужило для шведов сигналом к общей ретираде.
— Я сижу не на носилках, а в своем седле! — высокомерно ответил везир, но в эту минуту у подножия кургана с треском взорвалась русская бомба и лошадь везира вдруг встала на дыбы, а затем, не спрашивая своего хозяина, понеслась в тыл. Следом за великим везиром с радостным облегчением последовала и его свита.
Лошадь остановилась только у шатра везира, и Бал-таджи Мехмед, подавая пример хладнокровия, снова уселся на барабан и принялся отдавать распоряжения командирам спагов, дабы остановить бегущих в панике янычар.
Впоследствии историки много спорили, мог ли в тот час Петр наголову разбить турок.
Когда толпа янычар не выдержала огня тяжелых русских орудий и, отхлынув от окопов, ударилась в бегство (а бежали янычары с добрую версту, пока не были задержаны спагами на спасительных холмах), в русском лагере грянуло громкое «ура!» и многие гренадеры примкнули штыки, готовые гнать и преследовать турка. Огненный бой был выигран. В тот миг можно было вывести войска из лагеря, догнать и добить янычар, захватив неприятельский обоз, и найти в нем те запасы, коих не хватало русским. И Михайло Голицын начал было по собственному почину выводить полки своей дивизии из лагеря, дабы завершить сражение полной викторией.
Но времена Суворова, который в сих обстоятельствах непременно бы атаковал неприятеля, еще не наступили.
— Первым к царю подскакал генерал Янус и отрапортовал, что его драгуны никак не могут преследовать бегущих янычар, поскольку лошади слабы и измучены, а свежая турецкая кавалерия большей частью еще не была в деле. Следом за Янусом- явились другие генералы-немцы, окружили Петра у кареты раненого Алларта и дружно стали твердить, что ежели пехота оставит лагерь, то женщины и обоз станут легкой добычей разбойников-татар, которые, конечно же, перейдут Прут и навалятся на лагерь семидесятитысячной ордой. Вот когда, наверное, Петр вспомнил старый морской закон — не брать женщин в боевой поход и не допускать их на боевой корабль!
— И потом, государь, через час стемнеет, и неизвестно, что сулит ночной бой с многочисленным неприятелем...—подал свой голос и генерал Алларт, к которому, как к раненому, было особое уважение.
И напрасно подскакавший Голицын сердито выговаривал генералу Бушу, жена которого всю баталию просидела в карете, заложив уши ватой, что разбойников-татар можно отогнать от лагеря пушками и что ночное сражение только выгодно русским по причине их малолюдства перед неприятелем.
Петр уже принял решение и приказал завернуть гвардию в лагерь.