Персонных дел мастер
Шрифт:
пышные бока пани Елены. Кирилыч уже крутил руки Каниферу. Волох мотал головой, как лошадь, кусался.
Тем временем Роман подошел к принцу:
— Господин генерал, я требую объяснений!
Но принц только развел руками, и Роман вспомнил, как в штабе говорили, что сиятельный принц ни бельмеса не понимает по-русски. Пришлось вспомнить саксонскую службу и обратиться к принцу уже по-немецки. И пришлось генералу давать объяснения своему поручику. Роман и верил и не верил. Убеждало лишь то, что принц был безоружным, а Канифер при шпаге и пистолетах. Да и хозяйка лепечет:
— Вы наш вызволитель из шведского плена! Мой муж гетман Сенявский вас никогда не забудет!
Что
Меж тем во дворе с волохами все было кончено в десять минут. Драгуны во главе с Ивлевым в конном строю обошли дворец и обрушились на беспечный хоровод. Пока пьяные волохи разыскивали свои ружья, их перерубили здесь же, у костра. Только меньшая часть спаслась бегством, принеся в шведский лагерь известие о пленении русскими знаменитого своими подвигами королевского генерал-адъютанта Канифера.
— Этот драгун заслуживает самой высокой награды! Ведь он взял в плен шведского генерал-адъютанта и освободил притом своего генерала! — докладывал в то же утро принц Гессен-Дармштадтский Меншикову. Вид у принца после ночных приключений был помятый, но бодрый.
— Эх, не будь ты принц и нанятый за столь великие деньги полководец, пошел бы ты, ваше высочество, у меня под воинский полевой суд за то, что без приказа бросил дивизию и отправился играть в карты к бабе. Но ежели по-человечески рассудить, то и баба та хороша и нужна нам, ох, как нужна! И та баба за принца просит! — Меншиков обернулся к Роману,— Ну что же, молодец, поручик! Считай, замолил твой эскадрон Березу Сапежскую! — похлопал он Романа по плечу.
Полагаю, драгун сей заслужил быть приближенным к моей особе! — важно заключил принц.— К тому же...— тут принц замялся,— моего адъютанта, знавшего русский язык, убили в замке!
— Э, да тебе новый толмач нужен! — расхохотался Меншиков,— Так и быть, определим поручика Романа
Корнева в толмачи к вашему высочеству, хотя полагаю, что сей наградой наш герой не очень будет доволен...
— Почему недоволен? — недоумевал принц.-- Он будет адъютант своего генерала и особа, приближенная к принцу...— Принц Гессен-Дармштадтский с детства приучен был говорить о себе в третьем лице.
— Хорошо, ваше высочество! Бери молодца! Хотя и жаль! Справный был эскадронный! — согласился Мотни-ков, вспомнив, как радовался государь прибытию принца.
— Всей Европе ведомо, что у шведа служит в войсках принц Виртембергский. Вот и у меня теперь есть свой боевой принц, Гессен-Дармштадтский! — сказал царь по прибытии принца, и Меншиков понял, что Петр, говоря о Квропе, говорит о той титулованной монархической Европе, где все породнены и знают друг друга сызмальства и куда мечтал войти со временем сам царь, оженив сына на какой-нибудь немецкой принцессе.
Вот почему отношение к принцу в армии было особое, и, когда Роман начал было упрямиться, Меншиков оборвал властно:
— Дура! Счастье свое не блюдешь! У принца ты все охватишь: и чины и награды. Ведь принц не токмо генерал, а персона! — И светлейший добавил со значением: — А за Канифера спасибо! Думаю, государь даст тебе дере-неньку и пожалует тебя, голоштанника, дворянством! Чего тебе еще надобно! — Светлейший бодро хохотнул и обратился уже к принцу: — А как поживает прекрасная пани, принц? Чаю, скучает без мужа-то? Немедля скачем к пани Елене — поздравить со счастливым избавлением от шведского плена! Да и цветы захватим! Красивые женщины любят цветы! Не так ли, мой принц?
Так Роман попал на ненавистную ему, как боевому офицеру, штабную службу. Правда, находясь при принце, он невольно практиковался в немецком языке и наслушался рассказов о походах принца против турок и французов. Принц пытался также обучить Романа картам, но скоро махнул рукой на своего адъютанта. Роман совсем не признавал картежной игры. В других же отношениях принц Дармштадтский был вполне доволен своим драгуном, и, хотя скоро к нему приставили второго адъютанта — немца, он не отпустил Романа из штаба. За поимку же шведского генерала и свое спасение принц представил Романа к капитанскому чину и награде за разведку.
— Как только государь явится в армию, я сам попрошу за тебя! — важно сказал принц и, подумав, прибавил: — Слово принца!
Головчино
Борису Петровичу Шереметеву, первому российскому фельдмаршалу и кавалеру ордена Андрея Первозванного, победителю шведов при Эрестфере, Дерите и Гумельсгофе, в ту туманную и дождливую ночь, со второго на третье июля 1708 года, снился сладкий сон. Словно скинул он десяток годков и стоит на площади Святого Марка в Венеции перед Дворцом дожей. Сон был цветной, и Борис Петрович ясно видел разноцветную радугу, повисшую над Венецианской лагуной. Другой конец радуги упирался в площадь Святого Марка, как раз на балаганы, где давалось улично& представление. Толпа зевак весело смеялась вокруг, и он сам стоял в этой толпе, а из балагана вышла комедиантка, и столь красива была та дева, что у Бориса Петровича перехватило дыхание. Как тогда в Венеции, так и сейчас во сне он щедрой рукой вытащил горсть золотых дукатов, и дукаты те звонко зазвенели на подносе, а Анжелика подставила ему сочные губы для поцелуя, и свежий ветер с Адриатики холодил кожу. Борис Петрович сладко причмокнул губами, сунулся было еще раз поцеловать сладкие губы Анжелики, да наткнулся вдруг на жесткую щетину своего денщика.
— Борис Петрович! Енералы пришли! Швед опять обманул и реку вброд перешел! Беда! — бормотал над ухом денщик, и от этого невразумительного бормотания Борис Петрович тотчас проснулся.
«Что за чертовщина! Вечор была страшная гроза, затем начался ливень, а ночью поднялся такой густой туман, что человека от человека не было видно. Как можно в такую погоду баталии разыгрывать! — сердито пронеслось в голове Бориса Петровича.— Сие противно всем воинским правилам и диспозициям,— убеждал он себя, но знал уже наверное, что все сказанное денщиком правда, знал, потому как вспомнил, что и при первой Нарве Карл XII атаковал тоже вне всяких правил и диспозиций — под прикрытием снежной вьюги. Теперь же он атаковал под прикрытием дождя и туманной ночи, и, прислушавшись, Борис Петрович явственно услышал на левом фланге звуки отдаленной артиллерийской канонады.— Не иначе как у Аникиты Ивановича Репнина и фельдмаршал-лейтенанта Гольца баталия началась...» Шереметев перекрестился, накинул кафтан, потуже затянулся фельдмаршальским золоченым шарфом и вышел из палатки спокойно, брюхом вперед, зная, что спокойствие — норное правило опытного полководца. У палатки фельдмаршала и впрямь собрался уже весь штаб, а из Климовичей прискакал командир второй дивизии генерал Алларт со своим штабом, так что человек сорок генералов и офицеров с явной тревогой обсуждали канонаду, доносившуюся через лес, с левого фланга.
— Господин генерал! — сердито обратился Шереметев к Алларту, давно раздражавшему его своим высокоумничанием.— Как смели вы без приказа бросить свою дивизию?
Высоченный немец заносчиво дернул плечом.
— Ко мне ночью перебежал еще один волох, чином ротмистр, — сказал он,— Говорит, что фельдмаршал Рёншильд готовит главный удар противу моей дивизии у Староселья. Посему мне потребен сикурс, герр фельдмаршал.— С высоты своего роста немец с явной насмешкой впирал на тучного российского фельдмаршала.