Персонных дел мастер
Шрифт:
— Государь и на войне не забывает о просвещении россиян,— рассказывал Бужинский Никите,— Прислал из военного лагеря указ: немедля перевести книгу историческую о Троянской войне и шведские воинские артикулы, захваченные у пленного шведского офицера. Мы с Иваном Алексеевичем держали совет — что же переводить для начала?— Гавриил Бужинский хитро сощурил свои умненькие пытливые глазки.
— И на чем же остановились?— спросил Никита.
— Само собой, на воинских артикулах... — строго ответствовал за Бужинского старый боярин,— Нынче вот по Неглинной в карете проехать не мог — весь путь заградили больверками. У Спасской башни мужики какой-то редан копают! Можно подумать, шведы уже к Москве подошли! — Мусин-Пушкин сердито засопел и с неожиданной для него горячностью стукнул по столу белым
Никита согласно наклонил голову и пересказал им свой разговор с отважным ротмистром, едва не взявшим в плен шведского короля под Краснокутском.
— Вот и я думаю, попадется сей королек в наши руки, ох попадется! Нельзя долго играть с судьбой! А он, по всему видать, крепко заигрался!— нравоучительно заключил Мусин-Пушкин и вдруг воззрился на Никиту,—Постой, постой, братец, а где же ты служишь? Неужто в такое горячее время тем только и занят, что немцу краски растираешь? По годам твоим и офицерскому патенту оно вроде и негоже! — Старый боярин строго уставился на Никиту и порешил так:— Отправлю-ка я тебя в Навигацкую школу. Коль ты умелец, так будешь учить московских навигаторов рисунку и чертежам. А жалованье я тебе положу полковничье, чать нужда-то в денежках есть? — И поскольку нужда в денежках у Никиты была даже очень большая — деньги, выплаченные ему при вручении офицерского патента, давно кончились и жил он щедротами Якова Долгорукого и его управляющего,— то он, после некоторых раздумий, согласился.
К тому же за полгода уроков у Таннауэра и Шхонебека Никита выучился многому. На быстроте учения сказались и дедушкина иконописная школа, и собственный талант и трудолюбие.
У толстого добродушного голландца Никита постиг тонкое искусство гравюры и, по признанию самого Адриана Шхонебека, к .весне работал гравировальной иглой, как добрый лейденский мастер.
Таннауэр, в свой черед, дал ему некоторые законы перспективы, обучил рисовать с гипсов. Учеников у немца в ту зиму, кроме Никиты, почитай, и не было. Семка-младший с товарищами записался в драгунский рекрутский полк (такие полки часто уходили в ту зиму из Москвы на Украину), а новых учеников, по случаю горячего военного времени, не заводилось. Заказов в мастерскую художника также почти не поступало: богатые вельможи все были при армии, двор распался, и разве что придворные дамы спасали персонных дел мастера в сих трудных для него конъюнктурах. Сначала заказала Таннауэру свой портрет сестра царя, царевна Наталья Алексеевна, а весной вдовствующая царица Прасковья (жена покойного царя Иоанна) пожелала увековечить кистью своих дочерей Анну и Екатерину.
Словом, времени у славного живописца было много, и за зиму он охотно преподал Никите технику эмали и акварели, обучил тонкому искусству миниатюры.
Никита так много работал в ту зиму, что ему, казалось, и оглянуться было некогда.
С семи утра он мчался к Сухаревой башне, где размещалась Навигацкая школа. Уроки там начинались рано, и надобно было успеть. Профессор Андрей Фарварсон, ведавший учебными распорядками в прославленном училище, был строг, но уроки Никиты, особенно рисунки с гипсов (гипсы те были даны Никите предобрейшим Шхонебеком, ведшим здесь курс черчения), одобрил. Эндрю Фарквахарсон (превратившийся в России в Фарварсона) вспомнил, должно быть, свой родной университет в Абердине, где на уроках живописи также рисовали с гипсов. Впрочем, шотландец был действительно умный и ученый человек, и Никита, пользуясь возможностью, и сам охотно посещал лекции профессора по астрономии и геодезии.
Шхонебек познакомил Никиту и с другим светилом училища — математиком Магницким.
Это имя сразу напомнило Никите покойного дедушку, который вернулся из своей последней поездки в Москву страшно взволнованным. Вечером дед усадил их с Ромкой за стол, зажег дорогую восковую свечу, выложил загадочную книжку и с небывалой для них торжественностью начал:
— Ну, внуки мои, привез я вам славную новину! Как эта свеча дает свет для нашего дома, так эта новая книга даст свет всей России.
Так Никита впервые увидел знаменитый учебник Магницкого «Арифметика, сиречь наука числительная».
И странно было теперь видеть перед собой живого автора знаменитой книги, веселого и доброго человека.
Жизнь в Сухаревой башне шла открыто и интересно и совершенно была не похожа на жизнь старозаветной Москвы.
Внизу, в большой зале, ученики на пасху готовили спектакль «Дон Педро, почтенный португальский шляхтич, и Алгмарина, дочь его». Никита помогал им расписывать декорации, должные изобразить солнечную Португалию в заснеженной Москве. А наверху, где размещалась обсерватория, профессор Фарварсон показывал вечером через большой телескоп звездное небо и разъяснял его чертеж. Днем же Никита должен был провести несколько часов в мастерской Таннауэра, из учителя превратившись. снова в прилежного ученика. На ночь, при свете свечи, его ждала «Римская история» Иосифа Флавия или другая столь же поучительная книга. Словом, московская жизнь так закружила и понесла Никиту, что далеким воспоминанием казались уже и приключения с Сонцевым, и шведский плен.
Но Сонцев сам вдруг напомнил о себе. Как-то по весне Никита сидел у Таннауэра и прилежно копировал большой парадный портрет царевны Анны Иоанновны, только что законченный художником.
Адриан Шхонебек, зашедший к своему приятелю выпить кружку доброго пива и потолковать об искусстве, взглянул на портрет и насмешливо заметил, что царевна под кистью мастера стала больше похожа на Помону, богиню цветов, чем на нескладную и некрасивую девицу, какой ее знала вся Москва.
— Для меня любая заказчица богиня! — добродушно ответил Таннауэр.— И потом, Адриан, ты же сам знаешь, что в парадном портрете важен не человек — важна персона. Главное — искусно изобразить пышное платье, ордена, бриллианты! А в лице самой некрасивой особы необходимо отыскать приятность. Вот только тогда ты и будешь настоящий персонных дел мастер!— Таннауэр явно предназначал эти слова для Никиты, как своего верного ученика.
— Но где же тогда правда, мой друг?— не сдавался Шхонебек.
— Низменную правду жизни мы оставим граверам, а высокую правду искусства возьмем себе!— разгорячился Таннауэр.
— Но разве могут быть две правды? Философия учит нас искать только одну истину! — весело рассмеялся неслышно вошедший в мастерскую господин в парчовом камзоле, и у Никиты выпала кисть — перед ним стоял Сонцев.
— Да-да, это я, мой Бочудес! Здоровый и невредимый! Прискакал намедни из Вены. Узнал, что ты днюешь и ночуешь у нашего несравненного мастера, и, как видишь, я перед тобой. Впрочем, я здесь и по делу! — Обернувшись к Таннауэру, Сонцев представился и кратко сообщил, что мастерскую сейчас посетит некая важная особа и чтобы все было готово к ее встрече.
Пока догадливый Таннауэр и его товарищ прибирали мастерскую, Сонцев закидал Никиту вопросами, из которых выходило, что он и впрямь живо интересуется его судьбой.
— Я вижу, с большой политикой ты покончил, мой Бочудес. Теперь тебя занимает большое искусство!— как всегда не без внутренней насмешки сказал Сонцев, обводя рукой стены, увешанные гобеленами и творениями Таннауэра. И серьезно уже добавил:— Дай срок, пройдешь и настоящую большую школу. Я из Вены, между прочим, завернул в Воронеж и видел там государя. Он тебя помнит! Вот побьем шведа, и поедешь ты, Никита, царским пансионером в Италию и Париж, пройдешь там большую школу! А пока что — я ведь твой должник, Бочудес! Завтра же тебе доставят пятьсот золотых — жалованье и за твою добрую службу в Дрездене и за шведский плен.— Возражения Никиты Сонцев отмел напрочь:— Многими трудами заслужил, бери. И потом...— тут князь усмехнулся,— не из своих даю, из казны!
Между тем в мастерской сделалось общее движение — вошли две дамы, перед которыми в реверансе «брызнул» голубым пером своей венской шляпы Сонцев, склонились в учтивом поклоне художники. Первая дама, чернобровая и пышногрудая женщина с большими темными глазами,-* говорила с чуть заметным иноземным акцентом. Ее сопровождала молоденькая девушка с такой ясной и открытой улыбкой, что Никите померещилось, будто в комнату упал солнечный луч. Он оглянулся и увидел, что за окном уже апрель, весна в разгаре, и весь напряженный зимний бег его жизни как-то прервался возле этой девушки.