Перст судьбы
Шрифт:
Элизера считалась местом безопасным. Запасов – предостаточно, стража – верна, стены – пускай и не высоки, но донжон неприступен и сторожевые башни надежны.
Так что Чер-Ордис (отец хвастуна Чер-Риса), человек достойный и воин опытный, почти не встревожился, когда обнаружил под стенами осаждающую нас армию, тем более что она была не слишком велика, взять замок ей было не под силу даже с таким малым гарнизоном, как наш. Чер-Ордис отбил первый легкий приступ, не потеряв ни одного человека, и больше атак не последовало. Эдуард, защищавший одну из башен, рассказывал взахлеб о своих подвигах. Мы с Лиамом слушали его рассказы, хотя сами были свидетелями событий – таскали снизу запасы стенных дротиков и даже сообща спихнули вниз пару камней – они так и остались лежать на склоне, никому не причинив вреда. После чего Ордис прогнал нас со стены,
Игеровы полководцы отступили и стали осаждать нас планомерно и методично.
А потом выяснилось, что припасов в Элизере практически нет и подвалы пусты. Ни зерна, ни муки, ни солонины – ничего. Пустота в леденящей глубине, откуда кто-то вывез почти все припасы. Мы нашли несколько лопнувших мешков с мукой да два десятка мешков с просом, уцелевших в одном из хранилищ. Это все, что нам оставили расхитители. В матушкиных покоях имелась своя кладовая – там Марта обнаружила сладости, сухари, мед. На кухне хранился трехдневный запас муки и ячменя, на конюшне – немного овса. Да еще в винном подвале – две бочки с вином (остальные откликались гулким эхом на удары костяшек пальцев).
Увидев такой разор, Ордис, комендант Элизеры, растерялся. До чина капитана он дослужился, удачно оборонив восточный рубеж от мародеров, что хлынули в наши земли пять лет назад из-за границ Империи. Отец наш король доверял ему прежде всего из-за магической клятвы. Ордис – один из немногих, кто не смог бы его предать.
Тем же вечером комендант выбрал двух гонцов-добровольцев и поручил им пробраться в столицу. Но, как стало известно много позже, их изловил караул имперцев, и под пыткой несчастные показали, что в замке почти не осталось припасов. Это спасло нас от нового штурма, но обрекло на голод.
Я отправил в столицу пять или шесть мираклей с посланиями в виде охотничьих соколов – они мне лучше всего удавались, но в армии Игера имелся свой магик, и он распылил моих посланцев у нас на глазах, наслаждаясь своей силой и потешаясь над нашей беспомощностью.
Тогда комендант решил прорваться и уйти в столицу, но куда там – он потерял десяток убитыми, почти полсотни, то есть половина гарнизона, была ранена, никакого прорыва не случилось, и потрепанный наш отряд ушел назад в крепость, потеряв столь нужных нам людей. Я выезжал вместе с Ордисом и даже пытался магичить, но созданные мной миракли без труда распознавались Игеровыми стрелками, арбалетчики даже не тратили на них своих болтов. Создавать мираклей, способных сражаться, я тогда еще не умел.
Вскоре выяснилось, что под нашими стенами армия Игера окопалась надолго. Они грабили округу, и что ни день в шатре командующего закатывались пиры. В зрячную трубу Механического Мастера можно было разглядеть бочки с вином и насаженных на вертела кабанов и бычков, что жарились на углях целиком. Мы же делили еду по крохам. Горячая вода с вином и медом и крошечный сухарик утром, днем – жидкая просяная каша, стакан молока (в замке держали трех коров) вечером – ломоть хлеба. Через неделю решено было резать лошадей и коров, все равно кормить их стало нечем. Оставили одну корову, для нее хватало пока сена. Мясная похлебка вернула многим силы. Мы были уверены теперь, что продержимся до зимы, а зимой отец, закончив свои бесполезные переговоры и собрав войско, вызволит нас из плена. В тот год зима наступила рано, еще и листья на деревьях не облетели, как грянули морозы. Ясно было, что перевал Гармы закрылся и пополнений осаждающим прислать не смогут. Но и нам помощь не приходила. Элизера казалась созданной изо льда – прозрачной, неприступной и уже почти что мертвой. Мы выставляли кожу и кости убитых лошадей на крышах башен, стрелки садились в засаду – прилетавших на приманку птиц срезали стрелы – малая добавка к нашему скудному столу. Потом я догадался приманивать птиц мнимым зерном – теперь пернатые слетались стаей, и их били наши стрелки, жидкая похлебка из убитых птиц называлась Кенриковым супчиком. Большую часть времени мы с Эдуардом проводили на кухне – здесь было тепло, здесь топилась печь, и Марта всегда что-нибудь нам давала поесть – сухарик, мятный чай, ложку меда. От прежней ее румяной полноты не осталось и следа – щеки запали, на обнаженных по локоть руках кожа висела старыми тряпками. Одна лишь Тана сохранила румянец и округлость щек – каждый из трех братьев отдавал ей кроху от своего пайка: кто сухарик, кто мед, кто – крылышко погибшей птицы из жидкого супа. Мы с Лиамом пытались часть своей доли преподнести Ларе, но она всякий раз отвергала наши подношения, гневно сдвинув брови. Но и Тане от нее ничего не перепадало. Разумеется, Тана искренне удивлялась такому равнодушию, вздыхала, качала головой, однако на нашу обожаемую Лару эти немые упреки не действовали.
Я магичил – создавал какой-нибудь запеченный проперченный окорок, с которого на блюдо стекал янтарный сок, и в этой густой лужице плавали ломтики обжаренного до черноты лука. Магический нож разрезал окорок на несколько частей. И мы ели, хватая мясо руками, обжигаясь горячим соком, ощущая на губах и во рту бесподобный нежный вкус свинины. Но не насыщались. Лучшие куски Лиам отдавал Ларе. Лара благодарила его улыбкой, его – не меня. Желудки наши урчали от голода, а все, что могла предложить на обед нам Марта, это жидкий супчик из любопытной птицы, в котором плавали половинка луковицы и несколько фасолин.
– Почему отец не спешит нам на помощь? – спрашивает Эдуард.
– Да потому, что думает, будто тут у нас припасов навалом, – отзываюсь я, – что мы тут едим и едим. Так разъелись, что в кресла не помещаемся. Вот такие стали… такие… и всё едим, едим…
Руки мои делают пасы, будто живут сами по себе. И в такт словам катятся по столу миракли сдобных пирожков, пампушек, имбирных пряников – уже весь стол заполнен, сыплются на пол булки и крендельки…
Звонкий подзатыльник Эдуарда заставляет меня замереть, мнимые сладости исчезают, остается голый стол с пустыми чашками. Лара смеется. Марта возится у плиты. Качает головой:
– Бедовый ты, Кенрик, ох, бедовый.
В этот момент на кухню врываются четверо. Впереди заросший черной бородой бугай в кожаной испачканной кровью куртке. Я знаю его – он ходит стрелять птиц на караульную башню. Всегда отдельно от прочих. Тщательно ощипывает трупики и варит себе суп отдельно, ни с кем никогда не делится. Сейчас в руке у него обнаженный клинок – он направляет его на Марту и требует:
– Живо на стол все, что есть, всю жратву.
Остальные трое стоят у двери – не то что робеют, а как бы играют в тени – ждут, как все сложится, будет ли добыча или придется уносить ноги.
Марта растерянно разводит руками:
– Фир, да ты ополоумел, хлеб да сухари на всех делят поровну.
– Всё на стол, дура! А не то суп из тебя сварю! Ну же!
Лиам спешно отталкивает Лару и Тану в угол и пытается заслонить их собой, вместо боевого кинжала у него в руках сейчас обычный кухонный нож.
Эдуард выхватывает клинок и кидается на здоровяка. Звенит сталь, борьба неравная и краткая – Эдуард в тесной кухне слишком сблизился с противником, здоровяк бьет брата кулаком в челюсть, а затем широкий взмах клинка – и Эдуард летит в угол как котенок. Я вижу, как в воздухе вслед клинку проносятся алые капли, орошая стены и пол. Руки мои сами собой поднимаются, целя Фиру в глаза. Я будто нащупываю пальцами глазные яблоки и рву их на себя. Черные нити, похожие на сгустки свернувшейся крови, тянутся во все стороны, пляшут будто живые, рвутся к тем троим у двери. Но «гости» не ждут, когда я их достану, дают стрекача. А Фир падает на колени, хватается за кровавые ямины на лице. Воет, рычит от боли. Марта визжит и бьет его чугунной сковородой по затылку, тот растягивается на полу, обездвиженный. Я сжимаю пальцы в кулаки, пытаясь собрать в комок эти страшные черные нити. Но они продолжают плавать в воздухе, цепляясь за железное кольцо старого светильника под потолком, повисая на козырьке кухонного очага, на высоких резных спинках деревянных стульев. Другие черными сгустками все еще парят в воздухе, сворачиваются клубком наподобие змей, выискивают себе жертву. Постепенно они медленно никнут к полу, превращаясь в тонкие полоски, похожие на грязные тряпицы.
– Кенрик! – зовет меня Марта.
Я оборачиваюсь.
Она стоит на коленях, держа голову Эдуарда руками, тот судорожно всхлипывает, открывает и закрывает рот, не в силах вздохнуть. Поперек его груди тянется кровавый след. Я вижу, как толчками течет кровь из раны, вижу, что брат мой не может дышать. И не могу сдвинуться с места, каменею.
– Лечебная магия! Скорее! Кенрик! Матушка тебя учила. Да что с тобой?! Помоги! Он умирает!
Учила, да, помню. Я делаю шаг в сторону Эда. Меня шатает. Я хватаюсь за спинку стула. Ну вот, я рядом. Хочу что-то сказать. Не могу. Будто кляп во рту, слова нейдут. Зубы клацают. Протягиваю ладони, чтобы накрыть ими рану. И вижу, как с пальцев струятся черные змейки, поводя хищными головками с беловато-зелеными, будто из гноя, глазами, выискивают жертву. Я стискиваю кулаки, пытаясь задушить последки черной магии.