Перст судьбы

Окно было открыто всю ночь, но проку от этого – чуть. Камень прогрелся за последние дни, замок казался огромной печью, в которой мы томились круглые сутки. Жаркая осень тут была ни при чем, светоносный диск никогда бы не смог прогреть толстенные стены – сам камень исторгал этот жар, и по ночам башни слегка светились красноватым зловещим светом на фоне звездного неба. Магия оставляла замок, и ни я, ни Крон ничего не могли с этим поделать. Недаром матушка выселила прислугу из деревянной людской, чтобы разместить там госпиталь. В случае штурма – место опасное, лакомое для огня, но, пока Игерова армия стоит за Ведьминым гребнем и не пробилась через перевал, куда лучше лежать в деревянном бараке, нежели задыхаться в перегретом камне. Сон был редкий, как биение пульса растратившего силы

магика. Казалось, что и вовсе сна никакого нет: закрываешь глаза – открываешь – видишь высокий черный свод с нарисованной кем-то белой стрелой. Боль в ноге возвращается к утру, течет расплавленным огнем по кости от середины бедра, от того места, куда впилась заговорённая стрела, до самой ступни. Предвещает рассвет. Хорошо хоть никчемные руки больше не болят – я их почти не чувствую Я могу шевелить пальцами, и они кое на что способны – например, держать кружку или нож, и даже меч. А главное, пальцы могут держать перо и подписывать указы. Повысить налог, снизить подать, отдать треть винной пошлины на нужды коллегии оружейников. Как Второй наследник короны я имею право отдавать приказы главному казначею.

На последней тренировке Чер-Рис – слабый мечник, но большой хвастун – выбил клинок у меня из руки. Теперь в городе в таверне «Боров» он треплется по вечерам, что победил в поединке самого Кенрика Магика.

Боль в ноге пройдет часа через два – это чистая магия, а не болезнь. С каждым утром срок для муки убывает, как тень к середине лета – порча истаивает понемногу. Будь я по-прежнему в силе, сам бы свел ее минут за десять. Но тело само по себе сопротивляется и перебарывает порчу. Обычного человека такая черная магия свела бы в могилу, но у магика девять жизней, как у кошки. Так говорят. Крон предлагал свести порчу, но я отказался из чистого упрямства – хоть что-то у меня, в конце концов, должно было получиться.

Вчера, одевшись в старую куртку моего верного Френа, я вышел через Львиные ворота в город. Стража меня пропустила, хотя и с некоторым неудовольствием, пара мечников даже увязались на манер охраны, но я поднял руку, и они отступили. Испугались, что в моих скрюченных пальцах осталась капля магии и я смогу навести порчу одним жестом. Я скривил губы в усмешке и, превозмогая боль, сжал пальцы в кулак, как будто сдерживая готовую сорваться с кончиков пальцев магическую силу. Мечники повернули назад. Я видел, как один из них сплюнул и сделал неприличный жест.

Каменные львы над воротами ухмылялись добродушными кошачьими мордами. За две сотни лет им наверняка надоело держать в лапах герб Ниена – разграфленный на четыре части щит с геральдическим зверинцем. По весне его всякий раз заново раскрашивали лазурью и киноварью, а зверей золотили. Но не в этот год, посему краски изрядно полиняли.

Я побродил по улицам, заглянул на базар. Цены по-прежнему росли, дешево можно было купить разве что дрянную рубаху да глиняную посуду – зато мука и сыр стоили дороже деликатесов из Гамы в довоенные времена. Если так дальше пойдет, то Черные ряды поднимутся на бунт, и тогда уже будет без разницы – прорвется армия Игера через Гадючий перевал на Ведьмином гребне или нет. С базара путь мой лежал в оружейные мастерские, поглядеть, как там идет работа, и не только поглядеть. Едва свернул, как пес-чел кинулся ко мне, рванул цепь так, что опрокинулся на спину, но и катаясь по земле, он скреб пальцами пыль и рычал. Накидывать собачью привязь на людей – дело в нашем мире обычное. Одни платят магикам ради забавы, другие держат в песьем ошейнике должников. Есть такие, что сажают собственных детей – в целях воспитания. Магия эта непрочная, ее легко сдернуть. В прежнее время я не раз помогал пленникам срываться с цепи – в основном просто потому, что терпеть не могу, когда магичат так подло. Одни люди-псы сбегали, другие тут же снова напяливали ошейники и продолжали играть песью роль без всякой магии, просто из страха перед господином, желая угодить и доказать, что по пути подчинения готовы пойти до собачьей будки. Матушка однажды в детстве пыталась посадить меня на поводок. Я сорвался, да еще создал стаю собак-мираклей и спускал их каждую ночь, пугая столичных жителей. Вражде нашей положил предел отец. Пригрозил отправить меня магичить на каменоломни все лето, разбивать камни для стройки, если я не перестану призывать собачьи своры на улицы. А матушке он строго запретил сажать меня на привязь. Тогда, еще в далеком детстве, я понял одно: чтобы добиться своего, надо иметь достаточно силы. Слабым никто не уступает. Слабых не принимают в расчет, их сажают на цепь, им достаются только обглоданные кости. Не дай я отпор, поводок стал бы частью моего детства.

Но Дар сам по себе еще не означал силу. Я положил себе цель: стать сильнее прочих. Перестал выпускать собак-мираклей на городские улицы, засел в библиотеку и часами изучал манускрипты первых магиков, что прибыли в Ниен из Дивных земель. При этом я создавал свою копию и посылал миракля на реку плескаться в воде или гоняться за бабочками в поле. О моих занятиях в библиотеке знали двое – Марта и мой брат Лиам. Но они бы никогда не выдали меня.

Я

поднял руку в призывающем жесте. Пес-чел тут же улегся на пузо, поджав «лапы», завертел задом, точь-в-точь пес, виляющий хвостом. Увы, руки мои теперь не пригодны даже на то, чтобы сдернуть собачью привязь. Так что я просто пожал плечами и двинулся дальше. Пес-чел взлаял отчаянно, рванулся, но цепь опрокинула его на спину.

За четыре месяца войны город оскудел, потускнел и как-то полинял. Вывески лавок и мастерских поблекли, многие окна были разбиты, стекла заменены дощечками, на мостовой стояли лужи из нечистот, в домах побогаче окна оставались закрытыми ставнями даже днем, краска шелушилась, напоминая перхоть. Серела в дрожащем от зноя воздухе паутина голых веревок, на которых прежде сушилось белье, тянулась через улицу, петляя от окна к окну. Городская клоака забилась еще в самом начале войны, Ниенский эдил не позаботился ее вычистить, так что нечистоты стекали прямо по мостовой, образовывая в низинах коричневые лужи. Ни свиней, ни кур видно не было – если кто еще и держал живность, то в каменном сарае под замком.

Народу на улочках было почему-то много, все куда-то спешили, но как будто и без дела, искали что-то, не чая уже найти. Одежда даже у женщин замызганная, серая, у многих и лица грязны – мыло подорожало втрое против обычного и стало редкостью.

На пустыре, где в прошлом году начали разбивать городской сад, но по весне позабыли обо всех планах, носились дети, играя в пехотинцев и всадников, колотили друг друга деревянными мечами. На самодельных щитах у каждого красовалась большая N. Каждый из них защищал свой город, никто не хотел биться за Игера.

Калека, обезноженный и без левой руки, собирал милостыню в глиняную кружку, сидя прямо на мостовой. Старая поддоспешная лорика, кожаные штаны, зашитые крупными стежками повыше колен. Подавали плохо. Заметив мою тень, нищий поднял голову. В глазах его не было ни боли, ни отчаяния, ни обиды. Они были как омут в яркий полдень. Так выглядит полная покорность Судьбе. Я бросил ему медяк и спешно прошел мимо. Мне вдруг представилось, что он окликнет меня и предложит сесть с ним рядом.

В мастерских оружейников делали стрелы и чинили побитые в схватках доспехи, новое оружие уже почти не ковали. Да и некому ныне являть мастерство: в городе остались только старики и мальчишки из младших подмастерьев. Все мужчины – в армии отца на Гадючьем перевале. Чер-Лис среди оружейников – исключение. Ему король Эддар, мой отец, пожаловал охранную грамоту как личному королевскому оружейнику. Бравый рыцарь на вывеске выгорел на солнце, и левая рука со щитом у него отвалилась. Окна и дверь в мастерскую были распахнуты настежь, но от этого внутри не стало прохладней. Чер-Лис узнал меня даже в чужих тряпках, спросил, есть ли какая надобность в его работе – сделает вне очереди. Я повертел перед его носом изувеченной рукой. «С этим можно что-то сделать?» Оружейник сокрушенно покачал головой. А потом позвал меня в свое тайное хранилище и здесь подобрал мне по руке легкий кинжал с тонким и острым лезвием. «Сталь тут такая, что ее даже удар топора не перешибет, а в плоть входит будто в масло, силы почти непотребно. Только не угоди в кость: застрянет – не вытащишь». Я повертел в руках опасную вещицу – золотая рукоять слажена в виде двухвостой змеи, голову украшают два крупных изумруда. Оружие скорее для женской руки, но мне теперь выбирать не приходится. «Гадюка, – отрекомендовал новый кинжал Чер-Лис, – хорошая вещь должна носить имя». Я щедро расплатился с Чер-Лисом за Гадюку и спросил, может ли он сделать примерно такой же меч – с клинком недлинным и легким. В пальцах у меня нет и половины прежней силы, а в запястьях – той свободы движения, когда меч становится продолжением руки. Но безоружным я оставаться не желал. Чер-Лис покивал, обещал подумать и что-то записал на вощеной табличке.

От оружейника пошел я в таверну «Боров». За жаркое, горбушку серого хлеба да кружку эля пришлось заплатить столько, сколько раньше отдавали за хорошую пирушку человек на десять. Хозяин смотрел подозрительно – откуда у простолюдина в полотняной куртке такие деньги, и мне пришлось поднять левую руку и продемонстрировать перстень с гербом Ниена. Он наконец-то узнал меня, понимающе прикрыл глаза и выложил на тарелку кусок мяса в два раза больше положенной порции. Занятно, что в дни бедствий принято подкармливать богачей, а не бедняков. Я указал на служанку, давая понять, что нужно все сгрузить на поднос да отнести вот в тот темный уголок, где я бы мог спокойно посидеть. Хозяин понял, ухмыльнулся, но переусердствовал – толстая деваха не только принесла все заказанное на подносе, но еще и попыталась усесться мне на колени, взгромоздившись как раз на больную ногу. Я зашипел от огненной вспышки в колене и столкнул ее довольно грубо. Она убежала в слезах – никогда не думал, что смогу довести до слез служанку из таверны. Хозяин потрусил следом выяснить, чем недоволен мессир. Я же с некоторым злорадством представил, как в задней комнате девчонка переругивается с хозяином и каждый из них винит другого в глупости. О том, что Кенрик Магик до сих пор страдает от раны, в городе наверняка ходят слухи, и сегодняшний случай породит новые пересуды.