Перст указующий
Шрифт:
Уоллиса до утра никто не мог потревожить, и это открыло передо мной возможность, на какую я не смел и надеяться: я мог без опасений посетить его комнату. А потому я прошел через город до Нового колледжа и открыл калитку его ключом. И вновь отсутствие помех уверило меня, что я нахожусь под особым покровительством: дверь в его комнату была не заперта, дверца стола легко поддалась моим усилиям, а пачка документов – даже обозначенная «сэр Дж. Престкотт» – лежала во втором ящике. Полудюжина листов столь непонятных, что они могли быть лишь теми зашифрованными письмами, которые я искал.
Выйдя на площадку лестницы, я услышал негромкий, но ужасный крик. Я похолодел в убеждении, что за мной вновь явились дьяволы, а когда они не появились, испугался, что удача изменила мне, что на этот крик кто-нибудь прибежит, и я буду обнаружен. Боясь шевельнуться, я затаил дыхание и прислушался. Однако двор оставался таким же тихим и пустынным, как прежде.
Я пребывал в недоумении. Крик был криком мучительной боли и, несомненно, доносился из комнаты доктора Грова прямо напротив комнаты Уоллиса. С некоторым трепетом я постучал во внутреннюю дверь – тяжелая внешняя была открыта, – потом тихонько толкнул ее и заглянул в комнату.
Гров был еще жив, но находился при последнем издыхании. Это зрелище разорвало мне сердце и исторгло из моих уст мучительный вопль протеста. Его лицо было искажено невыносимейшей болью, члены дергались и вскидывались, и он корчился на полу, будто безумец в припадке бешенства. Когда я зажег свечу от огня в очаге и поднес к его лицу, он посмотрел на меня, но не думаю, что он меня узнал. Однако дрожащей рукой он указал на что-то на столе в углу, а затем в его разинутом рту заклубилась пена, он откинулся навзничь и скончался.
Прежде я не видел столь страшной агонии и горячо молюсь, чтобы подобное зрелище никогда больше не поражало мой взгляд. Я окаменел и не смел шевельнуться, страшась и того, что он умер, и того, что он может ожить. Величайшим усилием я заставил себя повернуться и взглянуть, на что он указал своим последним столь трогательным движением руки. Бутылка и стакан на столе все еще содержали большое количество жидкости. Я осторожно понюхал, но от нее не исходило никакого намека на смертельную опасность. И все же по меньшей мере представлялось вероятным, что причиной увиденного мной был яд.
Тут я услышал поднимающиеся по лестнице шаги, и ужас стиснул мое сердце так же сильно, как моя рука стиснула нож, который я увидел на письменном столе Грова.
Все громче и громче становились они: вверх по одному маршу, замерли на площадке, затем вверх по второму. Это не Уоллис, этого не может быть, подумал я. Он не мог выбраться из тюрьмы! И я знал, что, если кто-то войдет в комнату, мне придется его убить.
Шаги стали еще громче и остановились на площадке, затем наступила долгая тишина, а затем на дверь Грова посыпались громовые удары. Возможно, что и нет, возможно, это было легчайшее постукивание, но мне оно показалось таким громким, что могло бы разбудить мертвецов в могилах. Я стоял во мраке, лихорадочно молясь о том, чтобы непрошеный гость решил, что Грова нет дома, и удалился бы. Но мой страх и попытки хранить тишину возымели обратное действие, ибо я задел книгу на столе, и она с грохотом слетела на пол.
Значит, все мои молитвы и желания оказались тщетными; в воцарившейся тишине я услышал, как повернулась ручка двери, а затем несомненный скрип самой открывающейся двери, и под чьей-то ногой скрипнула старая дубовая половица. Я увидел, что у вошедшего есть фонарь, который вот-вот осветит меня и труп Грова. Я понял, что больше не могу прятаться, а потому прыгнул на него, ухватил за шею и вытолкнул из комнаты.
Мой противник не был силен и почти не сопротивлялся от неожиданности и ужаса. Потребовалось одно мгновение, чтобы повалить его поперек площадки, помешать фонарю запалить пожар, а затем посмотреть, кто он такой.
– Томас! – вскричал я в величайшем изумлении, когда тусклый неверный свет скользнул по его посеревшему перепуганному лицу.
– Джек? – прошептал он хрипло даже в еще большем изумлении. – Что ты тут делаешь?
Я тотчас отпустил его, помог сесть, отряхнул и извинился за свое нападение.
– Что делаю я, понять нетрудно, – сказал я – Спасаюсь из тюрьмы. Но, сдается мне, возможно, ты должен кое-что объяснить…
При этих словах его голова поникла, и, казалось, он вот-вот разразится слезами. Очень странным был наш разговор: священник и беглец приникли друг к другу на лестничной площадке и шепчутся, а за дверью комнаты всего в двух-трех шагах распростерся еще не остывший мертвец.
Должен сказать, что выражение его лица отправило бы его на виселицу из зала любого суда в стране, даже если бы присяжным не была известна история долгой и ожесточенной борьбы, Приведшей к этому концу.
– Боже великий, смилуйся надо мной! – вскричал он. – Что мне делать? Ты знаешь, что я сделал?
– Говори потише, – сказал я сердито. – Я не для того постарался вырваться из тюрьмы, чтобы меня снова схватили из-за твоих причитаний. Что сделано, то сделано. Ты совершил редкостную глупость, но пути назад нет. Что-либо исправить теперь невозможно.
– Для чего я это сделал? Увидел смотрителя, сам не знаю зачем окликнул его и нагромоздил кучу лжи про эту его служанку.
– Как, Томас, о чем ты говоришь?
– Да про Бланди, про эту девушку. Я сказал смотрителю, что Гров нарушил слово, и я видел, как она сегодня вечером пробралась к нему в комнату. И тут я понял…
– Да-да. Не будем в этом копаться. Но сюда-то ты зачем пришел?
– Хотел увидеть его, пока не поздно.
– Уже поздно.
– Но ведь что-то я, конечно, еще могу сделать?
– Оставь ребячество, – одернул я его. – Разумеется, ничего. Ни у тебя, ни у меня нет выбора. Я должен бежать, а ты должен вернуться в свою комнату и лечь спать.
Но он продолжал сидеть на полу, обхватив колени.
– Томас, делай, что я тебе говорю, – приказал я. – Предоставь все мне.
– Это его вина, – простонал он. – Я не мог долее терпеть. То, как он обходился со мной…
– Больше он этой ошибки не повторит, – перебил я. – А если ты успокоишься, то мы оба еще доживем до того, чтобы увидеть тебя епископом. Но только если ты не поддашься панике и если научишься держать язык за зубами.