Перст указующий
Шрифт:
Сказал он это столь спокойным, само собой разумеющимся тоном, что я не сразу постиг весь ужас его слов. А потом ахнул. Этот плюгавый человечек во имя политики присвоил себе право решать, будет ли жить его законный государь и помазанник Божий или умрет! Карл, милостью Турлоу король Англии! И я знал, что говорит он чистую правду: я не сомневался, что он и Протектор обсуждали такую возможность. И если отказались от нее, то не от ужаса перед подобным преступлением – они уже насовершали их предостаточно, – но потому лишь, что оно не послужило бы к их выгоде.
– Но вы не решились.
– Нет. Республика действовала в рамках закона и поплатилась за это. Насколько все было бы проще, если бы старший Карл стал жертвой таинственного недуга и умер бы, и наши руки остались бы чистыми для вида, как бы постыдно мы ни вели себя тайно. Но мы судили его и казнили…
– Подло убили, хотите вы сказать.
– …и каз-ни-ли его у всех на глазах, ничего не скрывая и не пряча. То же относится и к прочим предателям… – верным патриотам, как, полагаю, их именуют теперь, – какие были схвачены. Назовите мне хотя бы одного, кто был убит тайно, не представ перед судом.
Все знали, что таких были тысячи и тысячи, но с ними покончили тайно, и я, натурально, не знал их имен, о чем тут же ему и сказал.
– Понимаю, понимаю. Итак, я убивал бессчетное множество людей, а вы не можете назвать ни единого. Вы ведь намерены посвятить себя юриспруденции, мистер Престкотт?
Я ответил, что да – из-за бедствий, постигших мою семью.
– Мне так и показалось. Я ведь сам был адвокатом, пока не поступил на государственную службу. Весьма надеюсь, что положение вашей семьи изменится к лучшему, ибо не думаю, что вы украсите это сословие. Дело вы излагаете весьма неубедительно.
– Но мы здесь не в суде!
– Да, – согласился он. – Вы находитесь у меня в доме. Но если хотите, то можете превратить эту комнату в судебную залу и произнести вашу первую судебную речь. Я буду отвечать на ваши вопросы, а потом вы сможете принять решение. Послушайте, это же очень выгодное для вас предложение. Вы будете одновременно обвинителем, судьей, присяжными и (буде пожелаете) палачом. Подобные случаи редко выпадают на долю человека вашего возраста.
По какой-то причине я перестал ему противиться. Теперь было уже поздно привести в исполнение мое первое смелое намерение. Теперь мне хотелось вырвать у него признание, что я был прав, и услышать, как он подтвердит, что заслужил кару, которую я ему уготовил. Вот почему я уступил его настояниям и почему я и теперь считаю, что он ошибался. Из меня вышел бы превосходный адвокат, пусть я и возношу благодарения, что не был ввергнут в это жалкое состояние.
– Ну, – начал я, – суть в том…
– Нет-нет-нет, – мягко перебил он меня. – Мы с вами в суде, сударь. Ваш зачин никуда не годен. Никогда не начинайте речь с «ну, суть в том…». Или в университете больше не учат риторике? А теперь начните надлежащим образом, следя за тем, чтобы обращаться к судье со всей почтительностью (пусть он и старый дурень), а к присяжным так, будто вы убеждены, что скамью перед вами занимают одни Соломоны (даже если все утро вы их подкупали). Начните снова. И не робейте. Если вы хотите выиграть процесс, робеть нельзя.
– Милорд, господа присяжные заседатели, – начал я. Даже столько лет спустя я дивлюсь, что так покорно ему подчинился.
– Гораздо лучше, – сказал он. – Продолжайте. Однако попытайтесь придать своему голосу побольше выразительности.
– Милорд, господа присяжные заседатели, – сказал я внушительно, но и с некоторой иронией, так как не желал создать впечатление, будто с большой охотой согласился на это актерство. – Вы восседаете тут, дабы судить одно из наигнуснейших преступлений в истории человеческого рода; ибо стоящий перед вами подсудимый обвиняется не в простой краже или убийстве в разгар ссоры, но в хладнокровном и рассчитанном погублении джентльмена, слишком безупречного и слишком благородного, чтобы к нему можно было подступиться иначе. Этот джентльмен, сэр Джеймс Престкотт, не может сам поднять голос в свою защиту и поведать вам обо всех нанесенных ему ударах. По обычаю сделать это должны члены его семьи, дабы его призывы к правосудию были бы услышаны из-за могилы и его душа могла бы успокоиться с миром.
– Очень хорошо, – сказал Турлоу. – Прекрасное начало.
– Как судья я обязан указать подсудимому, что ему положено хранить молчание. Если это судебный процесс, то должны соблюдаться все правила.
– Мои извинения.
– Я не прошу вас осудить этого человека, не изложив во всей полноте все обстоятельства дела; их окажется достаточно, чтобы вы без тени сомнения признали бы этого человека виновным. Я изложу факты, чем и ограничусь; в пышных риторических аргументах нужды нет никакой. Благородство, верность и доблесть сэра Джеймса Престкотта были таковы, что он отдал делу короля все, чем владел, и был готов отдать даже более. Когда большинство сдалось, он вернулся из изгнания, дабы содействовать благословенной Реставрации, коия сейчас одаряет нас своими благами. Многие присоединились к нему, но мало кто с такой же самозабвенностью, а некоторые – помышляя лишь о собственной выгоде. Некоторые предавали своих друзей и их благородное дело ради собственного возвышения, и всякий раз, когда Джон Турлоу находил таких людей, он использовал их, а затем укрывал, подстраивая так, чтобы во вреде, причиненном ими, винили кого-нибудь другого. Его главным пособником, тем, кого следовало покарать за деяния, сгубившие моего отца, был Джон Мордаунт.
Я умолк, проверяя, не дрогнет ли он, когда столь внезапно узнает всю полноту моих сведений. Но нет: он продолжал сидеть, храня неподвижность, ничем не выдавая даже легкого интереса. И я продолжил свою речь:
– Дозвольте мне пояснить. Мордаунт был младшим сыном в благородном семействе, которое во время войны старательно избегало встать на чью-либо сторону, но уповало обрести милость будущего победителя, кто бы им ни оказался. Мордаунт, как считалось, склонялся на сторону короля, но будучи слишком юным, чтобы сражаться, был, подобно многим другим, отправлен путешествовать на континент, где ему ничто не угрожало. Так он оказался в Савойе и там познакомился с Сэмюэлем Морлендом, который уже состоял на службе Республики.
Мордаунт считался сторонником короля, Морленд был сторонником Кромвеля. Когда именно они стали сообщниками ради своего возвышения, точно не известно, но, полагаю, между ними все уже было уговорено к тому времени, когда сэр Сэмюэль вернулся в Англию в тысяча шестьсот пятьдесят шестом году. Мордаунт тоже вернулся и начал приобретать добрую славу среди роялистов; но его ловкость, ум и хваленая проницательность, по моему мнению, были многим обязаны сведениям, которые он получал от Морленда. И его добрую славу роялисты оплатили дорогой ценой, ибо Мордаунт приобрел ее, выдавая все до единого замыслы сторонников короля.
Однако затем предатели совершили большую ошибку в пятьдесят восьмом году, и Мордаунт был арестован, когда арестовывали подряд всех, кто подозревался в сочувствии к роялистам.
Невозможно себе представить, чтобы человек, беспощадный, как Джон Турлоу, позволил бы спастись столь важному заговорщику, если бы он и правда боролся за дело короля. Но был ли он отправлен на виселицу, подобно своим товарищам? Привязали его к креслу и подвергли пыткам, чтобы узнать бесценные сведения, которые он пытался скрыть? Хотя бы держали его под неусыпным надзором? Нет и нет. Не прошло и полутора месяцев, как он вышел на свободу. Поговаривали, что его жена подкупила присяжных.