Перст указующий
Шрифт:
Для себя я желал лишь покоя, в котором мог приблизиться к божественному через тайны математики. Но, служа философии, я оставался слугой Господа и государства и потому нередко был принужден отказывать себе в этом себялюбивом желании. Теперь, когда появился другой, кто превзойдет меня, как Давид превзошел Саула, а Александр – Филиппа, я могу предаться покою, тогда это было истинным испытанием. Мистер Ньютон говорит, что видит так далеко, ибо стоит на плечах великанов. Надеюсь, никому не покажутся суетными мои слова, если я скажу, что мои плечи сильнейшие среди тех, что поддерживают его славу, и я всегда помню (хотя и стишком скромен, чтобы повторять на людях) изречение Дидака Стеллы «Карлик, стоящий на плечах великана, способен видеть дальше самого великана». Скажу больше, я и сам мог бы видеть большие дали, и упрочил бы за собой его великую славу, если бы долг не призывал меня столь настоятельно к иным заботам.
Теперь, по прошествии стольких лет, многие полагают что реставрация монархии была простым делом. Кромвель умер, и со временем возвратился король. Ах если бы путь был столь прям! Тайная история сего важнейшего события известна лишь немногим. Вначале я думал, король в лучшем случае протянет полгода, год, если ему улыбнется Фортуна, прежде чем вырвется на волю бешенство междоусобиц. Мне казалось, рано или поздно ему придется сражаться за свое наследство. Более двадцати лет страна пребывала в брожении, ее раздирали войны, собственность лежала растоптанная, а законные правители были убиты или изгнаны, и все сословия пришли в смятение. «Видел я нечестивца грозного, расширившегося, подобно укоренившемуся многоветвистому древу» (Псалтырь, тридцать шесть тридцать пять). Неужто люди, привыкшие к богатству и власти, с легкостью откажутся от этой мишуры? Можно ли ожидать, что армия, не получившая жалованья и распущенная, мирно примет возвращение короля и поражение всего, за что она воевала? И можно ли надеяться, что сторонники короля останутся едины, когда так широко распахиваются перед ними врата разногласий? Только не изведавшие власти не желают ее, те же, кто вкусил ее ласк, еще более жаждут ее объятий.
Англия была на краю пропасти: извне и изнутри теснили ее враги, и малейшей искры хватило бы, чтобы вновь разгорелся пожар. И на этой пороховой бочке самые могущественные вельможи королевства вступили в схватку за милость короля, завоевать которую мог лишь один человек. Кларендон, Бристоль, Беннет, герцог Бекингемский, лорды Кавендиш, Ковентри, Ормонд, Саутгэмптон, всем разом не было места в фаворе у короля, и только один человек мог стать во главе его правительства, ибо никто не потерпел бы товарищей. Война велась под покровом тайны, но последствия ее затронули многих, я был одним из таких и взвалил на себя тяжкое бремя гасить пламя, прежде чем оно поглотит все. Льщу себя мыслью, что преуспел в этом, невзирая на старания Марко да Кола. В начале своей рукописи он говорит, что опустит «многое, но лишь то, что никакого значения не имеет». Это – первая великая ложь. Он пишет обо всем, только не о том, что имеет значение. И мне придется восполнить упущенное, дабы разоблачить его вероломство.
В тайные дела, которые так тщится скрыть этот Кола, я был вовлечен за два года до того, как он прибыл на наши берега, когда я приехал в Лондон, дабы присутствовать на собрании натурфилософов, близких мне по убеждениям и взглядам, в Грэшем-колледже высокое сообщество, которое впоследствии превратилось Королевское Общество, теперь уже совсем не то, невзирая на такие светила, как мистер Ньютон. Тогда оно было закваской познания, и только тот, кто сам был их участником, мог знать, какое кипение умов сопровождало те первые собрания. Былой дух исчез, и, боюсь, безвозвратно. Кто может сравниться с той плеядой? Рэн, Хук, Бойль, Уорд, Уилкинс, Петти, Годдард и множество других имен, которые останутся жить в веках. Теперь члены Общества уподобились муравьям, вотще собирают жуков и камни, вечно что-то накапливают, но не смеют мыслить и отворачиваются от Господа. Нечего удивляться, что они вызывают лишь пренебрежение.
Но тогда все было исполнено радостных надежд, король вернулся на трон, в стране вновь воцарился покой, и весь мир опытной философии только и ждал своего исследователя. Мы чувствовали себя, думается, моряками Кабота, впервые завидевшими Новый Свет и предвкушение новых открытий кружило головы. Само собрание было весьма изысканным, как и подобало случаю, ведь сам король почтил нас своим присутствием и милостиво даровал Обществу жезл в знак королевского покровительства нашим стараниям, и многие могущественные министры явились тоже – по утверждению образования Королевского Общества некоторые из них были избраны в наши ряды, пусть и привнесли они немного, помимо блеска своих титулов.
Его величество произнес изрядную приветственную речь, а после всем нам представился случай отвесить ему поклон, и мистер Хук показал действие одного из своих самых хитрых (и занимательных) механизмов, дабы завлечь королевское воображение, и вот тогда ко мне обратился человек среднего роста с быстрыми темными глазами и надменными манерами. Над переносицей у него чернел продолговатый пластырь, который скрывал (так говорят) рану от удара шпагой, полученную в сражении на стороне покойного короля. Сам я в этом не уверен никто и никогда этого прославленного увечья не видел, а пластырь более напоминал о его верности трону, нежели прятал шрам. Тогда он был известен как Генри Беннет, хотя позднее мир знал его как графа Арлингтонского, и он только что вернулся из посольства в Мадриде (хотя это еще не было общеизвестно). Я слышал туманные рассказы о том, что он берет на себя заботы о спокойствии в королевстве, и тотчас получил тому подтверждение. Иными словами, он просит меня назавтра явиться утром в его дом на Стрэнде, так как он желал познакомиться со мной поближе.
И потому на следующее утро я пришел, почти ожидая, что буду принужден выстоять утренний прием в толпе просителей претендентов, ищущих внимания человека, близкого ко двору. Однако в приемной ждали лишь несколько человек, и на них не обращали внимания. Из этого я заключил, что звезда мистера Беннета еще не взошла достаточно высоко, или же из важных соображений он скрывает свои связи и даже самое свое присутствие в Лондоне.
Не могу назвать его приятным – церемонность его манер граничила с нелепостью, так ревниво он соблюдал все тонкости этикета и подчеркивал разницу своего положения с вашим. Думаю, виной тому было слишком долгое пребывание в Испании которая прискорбно известна приверженностью к подобной вычурности. Он дал себе труд объяснить, что мне поставили кресло с обивкой из уважения к моему званию доктора университета, прочим, по всей видимости, приходилось довольствоваться жестким стулом или стоять на ногах – в зависимости от сословия и ранга. С моей стороны было бы неблагоразумно намекнуть, что подобную церемонность я считаю нелепой я не знал, чего он от меня хочет, а правительство вот-вот должно было начать чистку университетов, дабы изгнать членов факультета, назначенных Республикой. Сам я был введен в совет Нового колледжа именно так, и потому мне не следовало раздражать мистера Беннета. Я хотел сохранить свое место.
– Как вы находите состояние королевства его величества? – без околичностей спросил он, ибо не любил терять попусту время на то, чтобы дать своим гостям освоиться или завоевать их расположение. Влиятельные особы, на мой взгляд, нередко прибегают такой уловке.
Я ответил, что все подданные его величества, разумеется, в восторге от его благополучного возвращения на законный трон. Беннет фыркнул.
– Тогда чем же вы объясните тот факт, что нам на днях опять пришлось повесить полдюжины фанатиков за то, что они злоумышляли против правительства?
– «Род сей лукав», – сказал я. (Евангелие от Луки, одиннадцать, двадцать девять).
Он бросил мне связку бумаг.
– Что вы скажете о них?
Я внимательно проглядел их, потом пренебрежительно отмахнулся.
– Шифрованные письма.
– Вы можете их прочесть?
– Сию минуту – нет.
– Вы могли бы их прочесть? Раскрыть их смысл?
– Если они не содержат особой хитрости, то да. У меня обширный опыт в подобных делах.
– Это мне известно. Вы работали у Турлоу не так ли?
– Я не сообщал ему сведения, которые могли бы нанести урон делу Короля, хотя в моих силах было причинить немалый вред.
– А теперь вы готовы употребить свои дарования во благо?
– Разумеется. Я верный слуга его величества. Полагаю вы помните, что я поставил под угрозу мое состояние, коего мог бы лишиться, когда выступил против убийства покойного короля.
– Вы успокоили свою совесть, но не настолько, чтобы оставить место в университете или, насколько мне помнится, отклонить повышение, когда оно было предложено, – холодно ответил он тоном, какой не оставил мне особых надежд добиться его расположения. – Не важно. Вы будете рады случаю показать, как далеко простирается ваша преданность. Расшифруйте мне эти письма к завтрашнему утру.