Перст указующий
Шрифт:
Если ее нельзя разделить, то, по всей видимости, нет.
Следовательно, все идеи имеют только одну точку происхождения, ибо одна вещь не может быть одновременно в двух разных местах.
Я согласился.
Следовательно, логично предположить, что возникнуть идея может лишь в уме одного человека?
Я согласился снова, и он удовлетворенно кивнул, убежденный, что опроверг все мои попытки восстановить дружеское согласие между двумя людьми. Его логика была безупречна, но должен заметить, я все же не принимаю ее, хотя и не в силах сказать почему. Тем не менее он перешел к следующему своему постулату: если один первым породил идею переливания крови, то второй, притязая на авторство, неминуемо лжет.
Исходя из его посылок, я опять согласился, что подобное заключение неизбежно, и Лоуэр остался при своей удовлетворенности и мнении, что в выборе между ним и да Кола ему принадлежало первенство: ведь кто поставит притязания итальянского недоучки превыше слова чести английского джентльмена? И не потому что многим известно, что первый способен солгать или неверно уразуметь истину, а потому что вероятность этого очень велика. Это широко известный и общепринятый факт. Я не стал осведомляться, равно ли «общепринятый факт» это в Италии.
Глава восьмая
Хотя в те дни я нечасто показывался на людях, деля свои часы между домом и библиотекой, но все же несколько раз встречал итальянца. Первая наша встреча была намеренной – я разыскал его в харчевне матушки Джейн в день смерти Грова, а вторая случайной – после спектакля. А тот первый разговор поверг мои мысли в крайнее смятение.
Кола пересказал его в своих записках и, по всей видимости, полагал, будто обманул меня. Я нашел его рассудительным и учтивым, сведущим в науках и умеренным в беседе. Он обладал очевидным даром к языкам, потому что, хотя беседа велась в основном по-латыни, он как будто лишь немногое упускал из сказанного даже тогда, когда его собеседник невзначай переходил на английский. Но невзирая на все ухищрения, он прискорбным образом выдавал себя всякому, у кого хватало здравого смысла его послушать. Какой врач (или, если уж на то пошло, солдат) способен с таким знанием дела рассуждать о ересях минувших времен, с такой ученостью цитировать труды Ипполита и Тертуллиана или даже слышать что-либо о Элкесайе, Зосиме и Монтане? Признаю, паписты больше интересуются столь малоизвестными предметами, нежели протестанты, которые научились читать сами Библию и потому менее нуждаются во мнениях других, но даже среди самых ревностных католиков немногие держат такие факты наготове, чтобы с легкостью использовать их в диспуте.
Обыскивая лачугу Бланди, Кола вел себя не как врач; теперь же он говорил не как врач; мое любопытство все возрастало.
И все же это было лишь малостью в сравнении с предметом беседы и направлением, какое он в неведении указал мне. Я много размышлял об этом феномене, с которым мы сталкиваемся так часто, что почти его не замечаем. Сколько раз, мучимый неразрешимым вопросом, я брал наугад с полки книгу, нередко ту, о какой даже не слышал прежде, и все же на ее страницах находил искомый ответ? Повсеместно известно, что мужчину влечет в то место, где он впервые должен встретить женщину, предназначенную ему в жены. Крестьяне знают, что если дать Библии упасть и раскрыться где придется, а потом наугад ткнуть в страницу пальцем, то вам откроется самый здравый совет, какого только можно желать.
Невнимательные люди называют это совпадением, и среди философов я замечал все растущую склонность говорить о случайности и вероятности, словно последние суть объяснение, а не ученая маска, скрывающая их собственное невежество. Простые люди доподлинно знают, что это; ничто не может произойти по воле случая, Господь видит и знает все; даже предполагать иначе – полнейший вздор. Эти совпадения – видимые знаки Его явленного Провидения, из которых мы можем извлечь урок, если только узрим в них Его руку и задумаемся над Его Промыслом.
Именно он привел меня против моей воли в дом Сары в ту ночь, когда Кола обыскивал его, именно он привел меня на дорогу в Эбингдон и заставил последовать за девушкой, то же случилось и в беседе с Кола. Все то, что зубоскалы зовут случайностью, случаем и совпадением, указует на вмешательство Господне в дела людей. Кола мог взять любой пример для разъяснения своего довода и он не хуже, но, может, даже и лучше прояснил его, нежели рассказ о давно исчезнувшей и позабытой ереси. Так что же побудило его упомянуть самую безвестную разновидность ереси монтанитов? Какой ангел нашептал ему на ухо и направил его мысль в такое русло, что, когда я покидал харчевню, мои члены дрожали, а тело обливалось потом? «В каждом поколении будет возрождаться свой Мессия, и будет предан, и умрет, и воскреснет – и так до тех пор, пока род людской не отвратится от зла и долее не будет грешить». Таковы были его слова, и они ввергли меня в большой страх, потому что Сара произнесла их в точности прошлой ночью.
В последующие несколько дней это было величайшей моей заботой, и все мысли о докторе Грове стерлись у меня из памяти. Сперва я прочел то немногое, что имел дома, потом пошел в Новый колледж, чтобы перерыть небольшую библиотеку Томаса Кена, и едва заметил выражение горя и озабоченности на лице этого измученного несчастного. Хотелось бы, чтобы все вышло иначе: будь я внимательнее, он, наверное, заговорил бы, и чаша сия миновала бы Сару. Но я оставил без внимания его мучения, а позднее его уже невозможно было поколебать: он пошел к Грову, чтобы молить у него прощения за распространяемую клевету, но сам попался в ловушку собственной лживости, когда застал в его комнате Престкотта, то не известил мирового судью и не позвал стражу. Он не мог взять назад свою ложь о том, что якобы видел, как Сара входит в комнату Грова, иначе сам вынужден был бы сознаться, что он помог бежать преступнику. Оказавшись перед выбором подвергнуться Божьему гневу после смерти или мщению доктора Уоллиса при жизни, он избрал первое и дорого за это поплатился. Ибо он принужден был стоять безучастно и глядеть, как вешают невиновную, – и все ради годового содержания в восемьдесят фунтов. Я не могу порицать его сурово, мой грех не меньше его, так как я поднял свой голос тогда, когда было уже слишком поздно.
Он одолжил мне требуемые книги, и, покончив с ними, я отправился в Бодлеянское собрание, где стал разыскивать рассказанную Кола легенду. Отрывки из Тертуллиана и Ипполита были в точности таковы, как он процитировал, и я нашел упоминания также у Евсевия, Иренея и Епифания. И чем более читал я, тем более мой рассудок восставал против увиденного. Как могла, не имея образования, Сара цитировать почти дословно пророчества, сделанные более тысячи лет назад? Сомнений не было, вновь и вновь повторялись одни и те же слова, словно их произносили одни и те же уста: давно умершая женщина, пророчествовавшая с горы в Малой Азии, и девушка, столь странно говорившая о своей смерти в Эбингдоне.
Не без усилий я отмел прочитанное; то были смутные времена, и в самом воздухе еще витали миазмы безумия, даже если за два последних десятилетия религиозный пыл истощился. Я сказал себе, мол, она обманывается, мол, она попалась в ловушку развращенности нашего безнравственного века. Я уповал, что пройдет время, и ее меньше будет тяготить тревога за мать и за ее собственное будущее, и тогда она отбросит эти безрассудные идеи и перестанет подвергать себя опасности. Часто случается так, что людям удается убедить себя посредством рассудочных построений, дескать, то, что они почитают истиной в душе, на деле не является таковой – и все лишь потому, что они не в силах ее постичь.
Чтобы избавиться от этой меланхолии, я заставил себя вернуться к людям и потому с готовностью согласился сопровождать Лоуэра и Кола на представление. Я не бывал в театре более четырех лет и как бы я ни любил мой город, признаюсь, в нем не так много любопытного, что могло бы занять погруженный в уныние ум, когда ему надо отвлечься. Помнится, я получил большое удовольствие, потому что, невзирая на критику мистера Кола, нашел историю Лира и его дочерей поучительной и трогательной, а также превосходно разыгранной. Также я наслаждался вечером, проведенным в приятном обществе, и мой интерес к итальянцу пробудился вновь. Я провел значительное время за беседой с ним и употребил его на то, чтобы, поелику возможно, расспросить его. Однако мои расспросы не принесли желаемого плода: Кола с легкостью парировал мои вопросы о нем самом и то и дело переводил разговор на предметы, в которых его мнения и взгляды не имели значения. И действительно, он как будто догадался о моем любопытстве и черпал немалое удовольствие в том, чтобы уходить от значимых ответов.