Перст указующий

Пирс Йен

Совершенно ясно, что, верни себе сэр Джеймс Престкотт эти бумаги и предай их гласности в те годы, усилия роялистов пошли бы прахом, а с ним и карьера Турлоу, ибо обе стороны решительно отвернулись бы от тех, кто с готовностью отказывался от основ государства, заложенных ценой столь обильно пролитой крови. Эта переписка, однако, была менее важной частью содержимого свертка, хотя она представляла собой немалую опасность в 1660 году, сомневаюсь, что ее оглашение пошатнуло бы трон в 1663-м. Нет, более опасные документы были завернуты отдельно, и их, без сомнения, передал Неду Бланди сам сэр Джеймс Престкотт. Как селитра и сера безвредны сами по себе, но способны обрушить крепчайший замок, будучи объединены в черный порох, так и две эти связки бумаг черпали дополнительную силу в своей близости.

Потому что сэр Джеймс Престкотт

был католик и участник заговора папистов, имевшего целью вернуть Англию под ярмо Рима. Разумеется, он был католиком, почему еще его сын смог получить поддержку паписта, графа Бристольского? Чем еще объяснить испуганное молчание его семьи, отказ говорить о неких оскорблениях, какие нанес им сэр Джеймс? Джек Престкотт приводит это как пример бессердечия своих родственников. Семья жены Престкотта была из самых ревностных протестантов, и переход в католичество сэра Джеймса был в их глазах непростительным преступлением. Почему еще они отказались помогать сэру Джеймсу в пору его бедствий и вопреки родственным чувствам и долгу? Почему еще отправили юного Джека в семейство Комптонов, где его можно было передать на попечение в учение стойкому в англиканской вере Роберту Грову? В натуре папистов – заманивать в силки римской веры свои семьи, прельщать и совращать их умы. Можно ли было надеяться, что доверчивый юноша, каким был Джек Престкотт, устоит против вкрадчивых речей обожаемого отца? Нет, что бы еще там ни случилось, непременно необходимо было – ради его собственной безопасности и ради сохранения положения семьи – держать его подальше. И, отказавшись от своих имений, сэр Джеймс Престкотт не должен был вернуть их себе снова. В моих глазах это снимает с семьи обвинения в алчности и лживости, хотя другие вольны не согласиться с моим вердиктом.

Полагаю, сэр Джеймс обратился в католичество во время своего первого изгнания, в те годы, когда многие роялисты, ослабев от злоключений и напастей, поддались папизму, истерзанные безнадежностью. Сэр Джеймс поступил на службу к венецианцам при осаде турками Кандии и во время своего пребывания в чужих землях повстречал многих особ, облеченных влиянием в Римской Церкви и жаждущих извлечь выгоду из несчастий Англии. Одно из таких особ был священник, с которым он позднее завязал переписку.

Это я разъясню позднее; пока скажу лишь: неудивительно, что католик, более двадцати лет своей жизни отдавший на борьбу за трон, был потрясен, узнав, что король готов согласиться на самые свирепые гонения против него и его единоверцев. Известие о том, что король готовится заключить соглашение с Ричардом Кромвелем и Турлоу, вынудило сэра Джеймса действовать, а потом подтолкнуло на государственную измену.

Ибо Престкотт знал, что в то же самое время Карл, самый двуличный из людей, вел переговоры с французами, испанцами и самим папой, выпрашивая у них поддержку и деньги в обмен на обещание обеспечить полную свободу вероисповедания католикам, как только вернет себе королевство. Он обещал все и всем, а когда взошел наконец на престол, изменил всем подписанным и неподписанным соглашениям. Думается, даже советники не ведали всей меры его двуличия: Кларендон не знал ничего о переговорах с испанцами, а мистера Беннета держали в неведении о сношениях с Турлоу.

Одному только сэру Джеймсу Престкотту было известно все, потому что Нед Бланди рассказал ему одну часть истории, а его корреспондент, священник, сам принимавший непосредственное участие в переговорах, поведал другую. Этого священника звали Андреа да Кола, и сэр Джеймс, по-видимому, познакомился с ним, когда состоял на службе Венеции.

Глава десятая

И по сей день мне горько, что я не разгадал всего раньше, но и сейчас я сомневаюсь, что мог понять все настолько ясно, чтобы предотвратить смерть Сары. Знай я, что Уоллис и Турлоу ищут эти документы и отдали бы мне за них все, чего бы я ни попросил. Догадайся я, что именно они стояли за всеми кознями, какие довели Сару до суда, понимай я в полной мере смысл пребывания Кола в этой стране, я мог бы пойти и сказать: «Остановите этот суд немедля, освободите девушку». Думаю, они бы подчинились и исполнили бы любое мое желание.

Но я этого не знал и не сознавал ясно до тех пор, пока не прочел рукописи Уоллиса и Престкотта и не постиг, что суд над Сарой не был простой судебной ошибкой, а напротив, все неизбежно вело к нему, и потому его было не миновать. Прошедшие столетия многие мужи разглагольствовали о Господе и карах, какие отмеряет своим слугам Господь, дабы явить Свою любовь или гнев. Проиграна, выиграна ли битва – и то, и другое знамения Всевышнего. Потеря состояния, когда утонул в бурном море корабль; внезапная болезнь или случайная встреча со старым знакомым, который приносит известие, – и это тоже поводы к плачу или благодарственной молитве. Возможно, и так. Но сколь же верно это тогда, когда бесчисленные поступки и решения принятые втайне и лишь отчасти известные, медленно накапливаются с течением лет, чтобы плодом их стала столь горькая смерть невиновной. Потому что, не будь король Карл столь двуличен, не будь фанатиком Престкотт, не опасайся Турлоу за свою жизнь, не будь Уоллис так жесток и тщеславен, не будь так честолюбив Бристоль и так циничен Беннет, иными словами, не будь правительство правительством, а политики тем, что они есть, то Сару Бланди не повели бы на виселицу, и жертвоприношение не совершилось бы. И что сказать нам о жертве, чья смерть явилась средоточием стольких прегрешений, но была принесена так незаметно, что ее истинная природа осталась неизвестной?

Как я и сказал, я всего этого не знал и, сидя в моей комнате над листами старой бумаги, корил себя за трусость, за то, что искал спасения в давних интригах, какие тогда как будто и вовсе не имели для меня значения. Мне не было дела до того, сохранит ли король Англии свой трон или нет, мне безразлична была его политика и то, подвергнутся ли католики гонениям или станут веровать открыто. Я думал лишь о том, что Сара в тюрьме, и о том, что не могу долее отыскивать себе оправданий и вскоре мне придется сознаться.

Чтобы подготовиться и собраться с духом, я решил переговорить с Анной Бланди, уверенный, что почерпну у нее необходимую силу духа. Кола упоминает о том, что на время своего отсутствия вверил ее попечению Джона Локка, и тот отправлял свои обязанности скрупулезно, хотя и без большого воодушевления.

– Сказать по правде, – говорил он, – это потеря времени, хотя душе моей, разумеется, пойдут на пользу поступки, какие не принесут награды ни одному из нас. Она умирает, Вуд, и ничто этого не изменит. Я делаю свое дело потому, что пообещал Лоуэру. Но буду ли я давать ей травы или минералы, пользовать ее старыми или новыми методами, делать ей кровопускание или давать слабительное – все впустую.

Все это он произнес вполголоса на улице перед дверью лачуги, где я повстречал его. Он только что нанес ей дневной визит, который, по его словам, был более для вида, нежели пользы ради. Моя матушка каждый день приносила Анне Бланди еду, как настояла на том Сара, прося отдавать блюда матери, а не приносить их ей в тюрьму, и старушка не испытывала нужды ни в одеялах, ни в хворосте для очага. Более ничего нельзя было предпринять.

Смрад болезни и порчи внутри был гнетущим, и когда я вошел, у меня запершило в горле. Все ставни и двери были плотно закрыты, дабы не впустить холод и ветер; такое было необходимо, а прискорбным следствием этого явилось то, что и мерзостные испарения не могли покинуть комнатушку. И старушка, которая всегда упрямо держала ставни и двери распахнутыми настежь и закрывала их лишь в самую лютую стужу, горько на это сетовала. Локк позакрывал все, как только вошел, и, не в силах подняться с постели, она не могла открыть их снова. Она умоляла меня сделать это за нее, и я наконец неохотно согласился с условием, что она позволит мне снова закрыть их перед уходом. Мне не хотелось ссориться с Локком из-за того, что, повинуясь прихоти, я пошел против здравого предписания врача.

Каковы бы ни были доводы медицины, должен сказать, что испытал немалое облегчение, когда сквозняк начал выгонять из комнаты вонь и тьма сменилась дневным светом. Анне Бланди свежесть холодного воздуха тоже, по-видимому, пошла на пользу. Она сделала глубокий вдох и выдохнула с облегчением, словно для нее закончилась тяжкая пытка.

До того я не мог разглядеть ее в полутьме и потому был потрясен, когда, открыв ставни, повернулся посмотреть на нее хорошенько. Исхудалое лицо и смертельная бледность были, разумеется, наиболее заметны, и впервые я увидел ее с непокрытой головой, так что стало видно, сколь истончились и поредели ее волосы. За последние несколько месяцев она состарилась вдвое, и меня охватила такая печаль, что горло у меня сжалось, и я не мог говорить.