Перстень Борджа
Шрифт:
— Великолепно! — восторженно прошептал молодой кардинал. — Я на самом деле буду счастлив, если мне дозволено будет своим незначительным, как ты выразился, участием содействовать этому, если можно так сказать, львиному замаху и орлиному парению и открыть путь для твоего героического похода, о котором в будущем напишут вдесятеро больше книг, чем их было посвящено деяниям Александра Великого, Цезаря, Ганнибала и Христофора Колумба. Одно только, Христа нашего ради, открой мне: где ты достал такие безумные средства, которыми, как видно, располагаешь?
— Не понимаю, почему именно с тобой я должен делиться своими секретами, — ответил Петр.
— Прости, я больше не стану об этом спрашивать, — сказал молодой кардинал. — Но хотя бы помоги мне избавиться от одной неясности, которая уже довольно долго мучит меня; некоторое время назад эту неясность я выразил неловким и неудачным образом, в виде плохо поставленного вопроса: «а что станет со мной», который вызвал у тебя досаду, ведь тогда я еще не понимал, что для меня важны не те возможности, какие будут лично мне предоставлены в мире, каким он станет после твоих реформ, а те действия, что мне будет позволено осуществить прежде, чем ты предпримешь свой первый шаг. Как только я возвращусь в Страмбу, герцогиня Диана и патер Луго тотчас пристанут ко мне с расспросами: «Говорил ли ты с ним? Что он за человек? Как идут у него дела? Что он говорил?» И так далее. Поэтому я прошу тебя, Петр, дать мне точные инструкции, как на эти вопросы, которые для меня мучительны и неприятны уже теперь, следует отвечать?
— Что касается моей личности, то было бы недостойным да и ненужным ребячеством утаивать и скрывать, кто я на самом деле. Да, скажи им, я разговаривал с этим человеком и ни минуты не колеблясь узнал в нем Петра Куканя из Кукани, да будет проклято имя его, — имя мое, как я полагаю, предается в наше время официальному проклятию. Вот, собственно, и все, что ты можешь им открыть. Если ты не желаешь поставить под удар ту малозначительную миссию, которую на себя взял, то совершенно необходимо хранить молчание обо всем том, о чем мы с тобой здесь говорили. Живи себе спокойно, как жил, ни о чем не болтай и жди. Мои дальнейшие распоряжения тебе передаст старый Джербино, с которым я налажу связь в ближайшие дни.
Петр снял с пальца вновь обретенный перстень Борджа и протянул его молодому кардиналу.
— Возьми, он принадлежит тебе, он твой; из этого ты отчетливо уяснишь — все, что ты услышал сегодня из моих уст, было сказано абсолютно серьезно, и на сей раз я не опасаюсь предательства с твоей стороны, потому что при теперешних обстоятельствах тебе лучше сразу броситься в полыхающий жаром кратер Этны, чем предавать меня; впрочем, сколько я ни напрягаю содержимое своей черепной коробки, я никак не могу представить, что даст это предательство тебе и чем оно сможет повредить мне, разве что потребует дополнительных усилий, ибо мне придется брать страмбские ворота приступом. Вот поэтому-то, Джованни Гамбарини, на сей раз я, к собственному изумлению, тебе верю; пусть брильянт, который я возвращаю, постоянно напоминает тебе, что взгляд мой повсюду следует за тобой и что рука моя может схватить тебя повсюду и стереть в порошок, и что, пока ты не совершишь своей скромной миссии, мне совершенно безразлично, на чьей — на моей или на твоей руке — перстень Борджа.
И Петр, постучав циркулем по смятому колокольцу, стоявшему на столе, сообщил тотчас объявившемуся слуге, что Его Преосвященство желают вернуться обратно на континент.
ВДОВСТВУЮЩАЯ ГЕРЦОГИНЯ
Обратный путь по морю от острова Монте-Кьяра до Римини, проделанный снова на галере «Буцентаурус», на сей раз занял куда больше времени, поскольку ветер, благоприятствовавший прибытию на остров, теперь мешал возвращению, так что пришлось использовать весла; зато путешествие оказалось чрезвычайно поучительно, поскольку молодой кардинал получил возможность чуть поближе познакомиться с приватными делами бесспорно могущественного и богатого мужа, каким был граф ди Монте-Кьяра. Матросы гребли спустя рукава, настолько лениво и вяло, что даже молодому кардиналу, лицу духовному и потому мало сведущему в делах светских, это бросилось в глаза; в ответ на вопрос гостя любезный капитан, снова сопровождавший судно, дал объяснение, на первый взгляд парадоксальное. Матросы-де потому гребут так лениво и плохо, что это не галерники, для наказания прикованные к гребной скамье и подгоняемые бичами надсмотрщиков, но свободные люди, которым Его Светлость господин граф прекрасно за эту службу платит. Они вольные и потому вечно ворчат, жалуются на однообразие и утомительность своего труда, то и дело требуют повышения оплаты, но при этом работают все хуже и хуже, и Его Светлость господин граф никак не внемлет советам своих ближайших сподвижников, настоятельно предлагающих послать ко всем чертям этих бесстыжих обдирал и приобрести на вольном восточном рынке черных рабов, а к ним — цепи и кнуты из бегемотовой шкуры; ни о чем подобном Его Светлость не желает даже слышать — это, мол, противно его нравственным принципам. Ну что ж, кто желает сохранять свои нравственные принципы, должен за них и платить.
Вот-вот, возликовал про себя молодой кардинал, не сознавая еще, чему радуется. Как видно, деньги — еще не все; кто хочет употребить свои деньги с пользой, тот должен избавиться от всяких нравственных излишеств и не смеет пренебрегать кнутом.
Желая выудить из любезного капитана как можно больше сведений, он спросил еще, каким образом господин граф приобрел состояние, которое позволяет ему строить военные корабли, молы, дамбы и крепости, но на сей раз не преуспел; оказалось, в этом вопросе любезный капитан столь же скуп на слова, как и его господин; неуместный вопрос, заданный молодым кардиналом, сыграл свою роль; капитан опомнился и втянул голову в плечи, так что стал похож на черепаху, приготовившуюся спрятаться под своим панцирем.
— Его Светлость господин граф — человек в высшей степени справедливый, и все, кого он принял на службу, обожают его, — сухо ответил он.
— Кроме гребцов, которые режут его без ножа и работают из рук вон плохо, — возразил молодой кардинал.
— Неблагодарные люди встречаются всюду, — бросил капитан, теперь уж совсем нелюбезным тоном.
И это было последнее, чем он поделился со своим гостем. Больше молодой кардинал не услышал от него ни слова.
Поздним вечером, уже в полной темноте, карета молодого кардинала Гамбарини, до блеска начищенная в риминьских конюшнях графа ди Монте-Кьяра, доставила его в Страмбу; несмотря на поздний час, ученый аскет патер Луго все еще не спал; монах, на которого были возложены обязанности привратника, находился в так называемом Рыцарском зале герцогского дворца и сообщил молодому кардиналу, что достойный отец просит Его Преосвященство тотчас после возвращения заглянуть к нему в рабочий кабинет.
Когда молодой кардинал вошел в канцелярию, ученый аскет патер Луго, по обыкновению, стоял за своей конторкой и с очень сосредоточенным выражением на тучном лице записывал, без сомнения, нечто безоговорочно строгое, неукоснительное и наверняка безрадостное, возможно, донесение Его Святейшеству, содержавшее, кроме всего прочего, жалобу на равнодушие и неспособность титулярного губернатора Страмбы, кардинала Джованни Гамбарини. Это мучительное сознание охватывало молодого кардинала постоянно, стоило только ему услышать скрип пера ученого аскета, а в этот раз обрушилось на него с такой силой, что у него подкосились ноги и поднялась тошнота, и нестерпимое желание избавиться от всего этого, а главное — от надетой на него сутаны — и стать под знамена атеистического рационалиста Петра, снова снискать его приязнь, уважение и доверие вспыхнуло в нем как лихорадка после солнечного удара. Петр мог быть доволен; в данный момент не нашлось бы рук, более усердных и обязательных для оказания скромной дружеской помощи, чем руки новоявленного кардинала.
При виде входившего ученый аскет прекратил свои занятия, но пера, вставленного в деревянную ручку, не отложил.
— Ну, Illustrissime, — проговорил он, — как я с удовольствием отмечаю, вы вернулись из своего путешествия целым и невредимым, и, надеюсь, само путешествие тоже прошло вполне удовлетворительно.
— Да, вполне, — ответил молодой кардинал.
— Какой же опыт вы там приобрели?
Молодой кардинал ответствовал с нескрываемой иронией, от которой совершенно отвык за годы унижений, с тех пор как был облачен в пурпур:
— А такой, что о спасении душ обитателей острова, особливо же персонала графа ди Монте-Кьяра, нам беспокоиться нечего, поскольку у них там имеется свой собственный пастырь, некий отец Марио Шимек.
Ученому аскету не составило труда отразить этот вздорный, опрометчивый выпад юнца кардинала.
— Рад слышать, — ласково произнес он, — хотя, признаюсь, о спасении упомянутых душ я не слишком беспокоился, поскольку не представлял себе, что остров населен не только морскими чайками, ящерицами и кроликами, но и — как видно! — человеческими существами; идея этого путешествия исходила от вас, Illustrissime, от вашего собственного миссионерского рвения и вашей любознательности.