Перстень Царя Соломона
Шрифт:
Когда мне окончательно надоели его подозрения, я заранее нарисовал на листе бумаги человечка, пронзающего копьем змею. Получилось, конечно, не ахти, в духе художников-примитивистов, но понять, что изображено, все равно можно. Потом я разрезал этот лист на кусочки, постаравшись придать им форму попричудливее, и, когда Висковатый в очередной раз удивился моим познаниям, принялся показывать наглядно:
– Вот ты мне говоришь один кусочек, вот другой, вот третий, после чего я их складываю воедино.
– Все равно получается не полностью,- резонно заметил он, показывая на зияющие в картинке дыры.
– Не полностью,- согласился я.- Но взгляни сам, разве теперь нельзя домыслить остальное?
Дьяк оценивающе посмотрел на сложенное мною. Действительно, пускай у змеюки не хватало хвоста, у человечка – второй руки и одной из ног, отсутствовала также часть копья, но сюжет нарисованного был вполне понятен.
– Вот я и домысливаю,- победным тоном произнес я, извлекая оставшиеся кусочки бумаги и устанавливая их в картинку.
– Ловко,- одобрил Висковатый и прокомментировал по-своему: – Яко стеклышки в храмах. В россыпь взять – забава для детей, а выложить, яко должно,- и хоть молись. Зело искусно,- И уважительно покосился на меня.
Так что о моем уме он был пусть и не такого высокого мнения, как о своем, но ценил его. К тому ж я был с ним солидарен практически во всем. Согласитесь, что когда собеседник и раз, и два, и три разделяет вашу точку зрения, то вы, даже если поначалу считали его чуть ли не набитым дураком, потом обязательно сделаете вывод, что он, может, и не блещет умом, но в здравомыслии и логике ему не отказать. Да и вообще, если разобраться, то не такой уж он дурак, как думалось недавно.
Так и тут. К тому же меня Висковатый никогда не держал за дурака.
Но еще до перехода к обсуждению дел, о чем бы ни был мой рассказ, я всякий раз ухитрялся закончить его почти одной и той же фразой:
– Да, кстати, почтеннейший Иван Михайлович, мне тут припомнилось, что некто обещался стать моим сватом. Так не подскажешь ли мне, как бы поудобнее напомнить ему о том?
Висковатый либо хмурился, либо вяло отмахивался – мол, не до сватовства нынче, либо отшучивался в ответ:
– Не пойду я туда не знаю куда просить руки дочери у того не знаю кого.
Два раза это сошло ему с рук, но я не зря регулярно навещал подворье Ицхака. На третий раз, выслушав его, я невинно заметил:
– Отчего ж. Известно мне, как кличут Машиного батюшку. Андреем Михайловичем. И подворье его отсель недалече. Ежели выехать из Никольских ворот, то и полуверсты не будет, как мы в него упремся. Как раз по соседству с церковью Трех Отроков. Так что – когда поедем-то?
Не было там этой Серой дыры. Даже хода туда не было.
Совсем.
Глава 14
ЗДРАВСТВУЙ И… ПРОЩАЙ
– Ну уж вот это ты никак не мог из моих речей вызнать,- после недолгой паузы настороженно заметил Иван Михайлович, услышав адрес местожительства князя Долгорукого.
– И впрямь не мог,- согласился я, пояснив: – Добрые люди подсобили.
В памяти тут же всплыл позавчерашний день и как «добрый человек» Ицхак бен Иосиф уныло глядел на меня, когда после сообщенного я от избытка чувств чуть ли не пустился вприсядку.
Я понимал грусть купца. Та афера с займом денег, которую мы с ним затеяли, по его мнению, потихоньку катилась к печальному финалу, когда эти рублевики придется возвращать хозяевам, да еще добавлять к ним свои, и в немалом количестве. Одному только Фуникову-Карцеву, ссудившему нам пять тысяч, предстояло дополнительно вернуть столько, сколько стоили все товары Ицхака. Впрочем, я его имущество не считал, а сам купец наверняка изрядно преувеличивал грядущую финансовую катастрофу. Однако как бы там ни было, а почти все заимодавцы продолжали жить и здравствовать как ни в чем не бывало, поплевывая с высот своего благополучия на мои мрачные прогнозы относительно их рокового будущего. А может, и не поплевывали, поскольку ничего не знали. Пока на Пыточный двор в Александрову слободу забрали помимо Шапкина лишь одного, да и то из мелких подьячих Разбойной избы, которому мы должны были всего двести рублевиков основного долга, не считая полусотни сверху.
– Зато перстень получишь,- попытался успокоить я.
– Я и так его получу,- убежденно заявил он,- К тому же я надеялся, что это видение пришло к тебе благодаря ему, а тогда я получил бы подтверждение своим догадкам о его силе. Сейчас же выходит…
– Да ничего еще не выходит. До конца июля времени уйма,- перебил я.
– Суд – процедура долгая,- вздохнул он,- К тому же все они в высоких чинах. Их еще надо уличить в свершенных преступлениях, доказать неоспоримую причастность, а на это обычно уходят многие-многие месяцы. Когда я изучал магдебургское право, то там говорилось…
Я не стал вникать, о чем говорилось в магдебургском праве. Ник чему. Да и не действовало оно на Руси. Тут вовсю хозяйничало иное право – желание венценосного самодура, считавшего, что признание обвиняемого является царицей доказательств, а все остальное прилагаемое к нему.
Добиться же признания можно всего за один день. Если постараться, разумеется, имея в наличии дыбу, огонь, раскаленную кочергу, щипцы, клещи и прочие инструменты, способные «убедить» человека поскорее сознаться в своих грехах, даже если их не было в помине. Так что не прав был Ицхак. К сожалению. Но объяснять ничего не стал. Бесполезно. Не понять еврейскому купцу, да еще со знанием магдебургского права, законодательной специфики Руси.
А он все продолжал ныть, заодно попрекнув меня за то, что мы, дескать, упустили из виду боярина Семена Васильевича Яковлю, который, в отличие от наших заимодавцев, уже неделю как пребывал в малоприятной компании подручных Малюты.
– Ежели бы у него деньгу заняли, там могли бы хоть с Фуниковым расплатиться, а так что я теперь буду делать? – уныло причитал Ицхак.
– Ну не было его в моем видении,- обескуражено развел я руками.- Фуникова видел, людей новгородских – тоже, Захария Очин-Плещеева с сыном Ионой на плахе вот так же явственно, как тебя перед собой,- вдохновенно врал я,- а боярина Яковлю среди них не наблюдал.