Перстень Парацельса
Шрифт:
Восхитительной – в этом не было никаких сомнений, потому что столь длинная и умелая прелюдия не могла, не должна была завершиться унылым пшиком. Не имела права.
– Хочешь? – песком прошуршал ветер.
– Да… – с вожделением выдохнула девушка.
– Мой мир пуст, но ты можешь наполнить его…
Пауза шелестит среди обломков скал.
– Чем?
– Любовью…
Какой простой и в то же время всеобъемлющий ответ! Логичный, потому что чем ещё можно наполнить мир? Что ещё нужно миру, который гол и мрачен?
Только любовь.
А
«Любовь?» – беззвучно спросил он.
«Любовь», – беззвучно подтвердила она.
И в следующий миг почувствовала, как ветер входит в неё – мягко, но властно. Наполняя её восторгом и таким блаженством, которого она не испытывала никогда в жизни…
Талантливые музыканты, они – словно камертоны бытия – сами по себе волшебники, умеющие создавать удивительной красоты и силы мыслеобразы, способные унести людей в другие миры.
Хоть на мгновение…
Хоть на миг…
И потому Марат, в отличие от остальных участников церемонии, без удивления воспринял мир, в котором оказался. Он не мог вспомнить, приходилось ли ему когда-нибудь здесь бывать, но если вдуматься, это не имело особенного значения: миры, будто облака, всегда ходили вокруг, менялись, наливаясь разными оттенками настроения, бледнея и странно, неуловимо звуча… именно из этого синтеза форм, цветов и звуков и возникали потом настоящие мелодии.
Однако сейчас мелодий не было. То есть, возможно, и были, но не в них дело, они ушли на дальний план.
Окружающее не исчезло, но изменилось геометрически и физически. Оно сомкнулось вокруг и одновременно вытянулось – мир стал похож на трубу, в конце которой сверкал неугасимый свет. И всё существо Марата неожиданно встрепенулось и загорелось желанием бежать туда, к манящему огню, к свету, который казался наградой.
«Да! – Он чуть не задохнулся от переполняющих душу эмоций. – Да! Да!»
Так и должно быть. Он это знал и раньше, это не было новинкой для него, но всё-таки… Всё-таки сейчас всё происходило иначе, чем прежде, в старых партитурах, с помощью которых он только нащупывал возможности. Сейчас его сила звучала по-настоящему, сыгранным оркестром, а значит – новая стадия.
Прыжок…
И нужно обязательно достичь света и уйти…
Марат обернулся и обомлел: позади стояли люди.
Их много – огромная толпа, теряющаяся в противоположном, сумрачном конце тоннеля, но именно люди, а не унылая серая масса. У каждого – своё лицо, свой взгляд, свой образ. Они молчат, но не потому, что немы, – они ждут: побежит или останется? Рванёт ли к свету, задыхаясь от желания и азарта? Останется ли здесь, в полумраке, где есть место и свету и тьме? Чтобы идти вместе: пусть медленно, зато поддерживая друг друга.
Кто ты: мотылёк
Хочешь ли ты неизведанного сразу или предпочтёшь осторожность?
Молчание. Молчание людей. Молчание музыканта.
Тишина…
Внутри – бурление страстей и обжигающие вспышки яростных призывов: «Скорее!»
Свет манит, дорога кажется удобной и уж точно прямой, может быть, и далёкой, но понятной. Мир, свёрнутый в трубу-тоннель, буквально подталкивает к решению: «Бежать!»
А молчание за спиной гнетёт якорем.
Они не зовут, но они – свои. Невидимые крылья, трепещущие от предвкушения стремительного полёта к свету, негодуют на корни.
От чего-то нужно избавиться… Отрезать…
Но от чего?
Родное или неизведанное? Какая ставка сыграет? Что принесёт удачу: осторожность или риск? Чья мелодия звучит ярче?
И в тот же миг, словно исполняя услышанный приказ, мир-труба-тоннель наполняется музыкой. Уверенной, привычной – из тишины корней и звонкой, неожиданной – со стороны света. Из сплетения сияющих огоньков. Из неведомого…
Музыка света обжигает Марату душу, и противиться неудержимому влечению становится невозможно.
«Это не риск, – шепчут тёплые светлые лучи. – Это поиск…»
«Знаю», – отзывается Марат, решительно обрубая корни…
Тишина…
Может быть, именно её он ждал? О ней мечтал, прогуливаясь меж наполненных неведомой силой берёз? К ней стремился в снах?
Тишина…
Виктор сидел в маленькой лодке, медленно дрейфующей посреди безбрежного океана, и наслаждался невероятной, оглушающей и раздирающей душу тишиной.
И одиночеством.
Абсолютным уединением.
Наслаждался свободой от чужих голосов и взглядов, прикосновений и запахов, дружеских улыбок и вражды. Наслаждался тишиной снаружи и тишиной внутренней, покоем, в который привёл его огромный океан.
И ещё он наслаждался потрясающим закатом, что разгорался прямо по курсу. С восторгом смотрел на кучерявые облака, медленно наливающиеся багровым, на небо, лазурь которого смешивалась с уходящим к линии воды солнцем, на море, вбирающее смесь всех оттенков заката.
Великолепие умирающего дня потрясало воображение, и Громов поймал себя на мысли, что готов вечно смотреть на буйство красок, с которым свет уступал место тьме, но солнце неожиданно провалилось, лучи какое-то время сопротивлялись, но поддались неизбежному – ушли.
И океан окутала Тьма…
– Нет! – Герман вскочил на ноги, но тут же присел, напружиненный, готовый к удару, и диковато повторил: – Нет!
– Что? – повернулся к нему Бранделиус.
– Ушёл! – Рыжий понял, что охота завершена, мир снова поменялся, и он заметно расслабился – словно получил команду. – Тварь одна ушла…
– Во сне?
– Нет, на Лысой горе… – Герман хотел продолжить, но распахнувший глаза Громов заставил его замолчать и вернуться на диван.