Перстенёк с бирюзой
Шрифт:
Софья шагнула уж от лотка, да вой встал поперек дороги:
– Чьих ты? – голос-то глубокий, красивый.
– Тебе что за дело? – боярышня выпрямилась горделиво и глянула в глаза наглому…
Лучше б не глядела! Очи-то черные, блескучие, взгляд такой, что щеки боярышни румянцем полыхнули!
Софья замерла, застыла, да и сам вой чуть обомлел, по всему видно. Так бы и стояли, играли в гляделки, да влезла девка, какую боярышня взяла с собой на торг. Встала меж ними и высказала, глядя на парня:
– С дороги, вой, – насупилась. – Боярышня перед тобой.
Парень сморгнул и уставился на деваху злобно. Та сжалась, потупилась, но не отступила. Софья в тот миг провздыхалась, порешив ответить наглому:
– Не слыхал? С дороги, – и шагнула.
Вой брови изогнул грозно, но с места не двинулся:
– Боярина Вадима дочь? – вопрошал, будто пугал.
– Ты кто таков? – боярышня озлилась. – Как смеешь говорить со мной? Как смеешь не пускать? Ратных клину, что делать станешь?
Парень и бровью не повел, откусил от калача и жевать принялся. Глядел на Софью с интересом, а как прожевал, так и наново спрашивать начал:
– Чего ж злая такая, смурная? Доля незавидная?
– Получше твоей, – Софья оглядела парня с ног до головы, мол, небогат.
Тот ухмыльнулся:
– Злато не в радость, боярышня? – глумился. – Отец твой куда как богат, ты вон в шелка разодета, а не улыбаешься.
– Было б кому улыбки кидать, – Софья шагнула вперед. – Ступай своей дорогой, – обошла наглого и двинулась по ряду.
Пока шла, разумела – коленки дрожат. Видно, с того и обернулась глянуть на воя. Тот про калач забыл, держал его в руке и глядел вослед Софье, тревожил чернючим взором.
Опомнилась боярышня уж в ряду с медовухой, продышалась и увидела Проньку Худого: сидел мужик позади лотка и деньгу считал. Хотела Софья и с него спросить мзды, да раздумала. Ругаться сил не осталось, а все с того, что вой растревожил. Такого боярышня за собой и не помнила, потому и растерялась, и зарумянилась.
Вышла с ряда, встала в сторонке и вытащила из рукава орех – любила лакомство такое более всех других. Разгрызла, откинула скорлупку и захрустела ядрышком. Посмотрела на девку, какая топталась поодаль и стерегла, потом оглядела народец: кто успевал заметить Софью, тот кланялся едва ли в не в пояс. Послед мазнула взглядом по ладьям, каких в достатке стояло у причалов, по рядам со снедью и едва не поперхнулась, увидав давешнего парня.
Чернявый вой стоял недалече и смотрел на нее, прислонясь плечом к столбу торгового ряда. Голову склонял и так, и эдак, разглядывал безо всякого стыда. С того Софья наново растерялась, через миг озлилась и пошла к парню.
– Зачем ходишь за мной? – хотела брови супить, а не смогла отчего-то.
– Знать бы… – вой и сам будто потерялся.
– А не знаешь, так и не ходи… – Софья голоса своего не узнавала – тихий, тряский.
– Так стой рядом и ходить не придется… – парень взглядом опалил. – Орехи любишь?
– Твое какое дело? – ругаться хотела, а голосом будто нежила.
И снова прикипела взором к окаянному, тот и сам глядел, будто чудо какое перед собой узрел. Гляделись-то недолго, в соседнем ряду драка закипела: рыбные пошли на хлебных. Ор поднялся, визг бабий!
– Боярышня, пойдем, – вой встал рядом, обнял за плечи, прикрыл собой. – Затопчут тебя.
– Какой затопчут! – вырвалась и пошла туда, где склока вспыхнула.
Шла, спину прямила и голову высоко поднимала, как всякий раз делала при такой беде, а как подошла к драчунам, так и прикрикнула:
– Сто-и-и-и! – ножкой топнула. – Что удумали?! А ну разойдись! – голоса не жалела, с того и услыхали ее, и увидали.
Торговцы будто очнулись, бросились разнимать склочников. Бабы еще чуть поголосили, да и пошли к своим лоткам. Еще малое время колыхались людишки, шипели злобно, а потом и то сошло на нет.
Софья чуть постояла, брови посупила, уж было развернулась уйти, да едва не ткнулась носом в широкую грудь чернявого воя.
– Вон как… – говорил, вроде как удивлялся. – Выходит, зря укрывал? Надо было самому за тебя прятаться? – потешался.
– А и прячься, коли боишься, – брови изогнула ехидно.
– Как не испугаться? Кричала будто резали тебя. По сию пору в ушах звон, – улыбнулся белозубо, головой потряс, мол, не слышу ничего.
Хотела Софья ответить, осадить наглеца, да загляделась. Ведь лик у воя не так, чтоб добрый – и брови злые, и вся его стать грозная –, а улыбается тепло, от души.
– Софья Вадимовна, домой пора. Боярыня тревожится станет, – подошла девка, взяла боярышню за рукав и потянула тихонько.
Впервой боярышне домой не захотелось. Глядела на чернявого, сама себя не разумея, стояла столбом среди торжища, молчала и румянилась. Через миг опомнилась и потянулась послушно за девкой.
Шла неторопко, зная как-то, что вой идет за ней следом. У выхода с торга, на травянистом пригорке, аккурат на тропе к Норовским хоромам, Софья снова замешкалась и обернулась.
– Ступай, – чернявый глянул на девку, та отпрыгнула боязливо, но не ушла. – Ступай, – надавил голосом.
На все это боярышня смотрела, обомлев и обезмолвев. Все разуметь не могла, откуда в ратнике столь властности. Потом и сама себя удивила: молча глядела вслед девке, какая покорно пошла по пригорку к дому.
– Софья, – шагнул ближе, – дурного не думай, не бойся меня.
– Чего мне бояться? Я на своей земле, – едва не шептала, хваталась за кончик косы, не зная, куда руки девать.
– Про то, что не из пугливых, я уж разумел, – говорил, глядя в глаза боярышни. – Впервой такое встречаю. Откуда в тебе? Смотрю и вижу красавицу, каких поискать. Руки белые, нежные, коса шелковая, глаза такие, что и потонуть в них недолго. А выходит, ратник ты, хоть и в девичьем летнике.
– Так и мне поблазнилось, что ты вой, – Софья улыбнулась, да сама того и испугалась, – а сам за меня прятаться собрался.