Перстенёк с бирюзой
Шрифт:
– Дай тебе бог, Ульяна Андревна, – не без ехидства ответил Норов и потянул за собой Настасью, которая цеплялась за ворот его рубахи.
Шагов через десяток Вадим обхватил боярышню и толкнул в закут, тот самый, в каком по весне поймал ее, глупую, когда бежать надумала с Алексеем:
– Настёна… – выдохнул боярин и взглядом ожёг. – Сей миг отвечай, почему не глядела на меня в церкви? Опять удумала чего? – сердился, но из рук не выпускал. – Всю ночь стеречь стану!
– Вадим, – Настя улыбки не сдержала, – куда же я от тебя? Не глядела потому, что тётенька велела уряд блюсти. Разве можно в церкви…
– Настя, какой еще уряд… – целовать принялся, да горячо, жадно.
И ведь отвечала, дурёха, безо всякого стыда и без оглядки. Едва рубахи тонкой не лишилась, когда Вадим ухватился за ворот и дернул с плеч.
– Настёна, за что ты так со мной? – Норов провздыхался, оправил одежки на боярышне. – Хоть плат бы накинула иль запону какую, – выговаривал, а долгие косы Настасьи крепко держал в кулаке. – Я спросить хотел, не раздумала ты? Люб тебе? Завтра свадьба, дороги обратной уж не будет. Не отпущу.
– Ой, и я об том же говорить с тобой хотела, – Настя обняла ладошками лицо Норова, приласкала. – Ждала, пока тётенька уснет, к тебе бежать собиралась. А ты сам пришел, будто почуял. Не раздумал меня в жены брать? Вадим, знаю, что никудышная, но сил не пожалею, чтоб тебя не опозорить. Я выучусь всему! Уряд буду блюсти, смотреть и за домом, и за людьми твоими. Ты уж стерпи, любый, пока науку не одолею.
– Ни единого раза ты меня не опозорила, Настя. Едва в могилу не свела, то правда, но никудышней никогда не виделась, – Вадим скинул кафтан и укутал боярышню, обнял. – Ты много знаешь девиц, кто грамоте обучен? Счету? Кто иноземцев разумеет? Тех, кто за жизнь привольную ратится? Вот и я не знал таких, пока тебя не встретил. Бо ярое не в стряпне, не в вышивании и не в уряде, то всякая умеет и знает. Я ж не чернавку новую в дом беру, а жену. И себе под стать. Что смотришь? Не веришь?
– Вадим, бесприданница я… – Настя голову опустила, будто винилась.
– И опять ты неправая, – Норов улыбнулся, полез за пазуху и вытянул перстенёк с бирюзой на суровой нитице. – Вот твоё приданое. Я с ним в бою, как заговорённый. Ни стрела не берет, ни меч вражий. Пойди, сыщи то, что дороже жизни будет. Видно, любовь твоя бережёт, а ее за злато не сторгуешь. Обещался вернуть тебе к свадьбе, возьми… – потянулся снять колечко.
– Нет! Вадимушка, родненький, оставь себе! – Настасья заплакала. – Пусть тебя бережёт и меня вместе с тобой. Не будет тебя и меня не станет.
– Не плачь, любая, – утирал слезы ласковой рукой. – Жизнь такая, наперед не знаешь, что уготовлено. Быть нам долго иль сгинуть вскоре. Одного не хочу, уйти и ничего после себя не оставить. Детей подари, вот то и будет дорого. Слышишь ли? Разумеешь меня?
– Да я тебе… – Настя обвила шею Вадима руками, целовала невпопад, шептала. – Все, что захочешь…
– Настёна, пожалей, – Норов качнулся к боярышне, оплёл руками и к стене прижал. – Не отпущу ведь…
Но все одно выпустил: тётка упредила, да хитро так, скрытно:
– Полина, чего рыщешь? В дом ступай, завтра две свадьбы, а у тебя дел нет? – Ульяна в окно выглядывала, ехидничала. – Иного не нашла, только лишь за мной присматривать? Ты как мыслишь, сотворит боярыня скверное? Ступай, сказала! Настасья Петровна спит, а ты топаешь, как Норовский конь.
– Ульяна Андревна, не серчай, – хохотнула стряпуха, остановившись под окнами тёткиной ложницы. – Уряд блюду, как без этого? Да и на задок хотела сбегать, чай, гостей немало понаехало. Глянуть надо что и как.
Настя замерла, прижавшись к Вадиму, а тот обнял за плечи и прошептал тихонько:
– Как только Полина мимо нас пройдет, уготовься бежать, – затем крепко взял за руку.
Через малое время необъятная стряпуха миновала их закуток, а уж потом Вадим потянул Настю за собой. Бежали, смех душили, то и запомнилось боярышне надолго, и грело отрадно остаток ночи и утро, какое прошло в хлопотах и тёткином ворчании.
Настасья терпела все: и мыльню жаркую, и веник хлесткий, и туго сплетенную косу. И все это под тоненький вой Зинки, которая взялась плакать, творя древний обряд.
Время спустя в ложне, где одевали обеих невест – боярышню и боярыню – Настя сносила безмолвно тёткины ругательства:
– Теплынь, а ворох одёжек на себя изволь надеть, – Ульяна оправляла рубаху дорогого щелка да выговаривала холопке. – Летник потоньше достань, сомлею в этом-то.
Девки доставали из сундука драгоценные шелка, парчу и бусы. Украшали невест, рядили, красоту наводили. А незадолго до полудня оставили обеих в ложне сидеть сиднем и дожидаться свадебного поезда.
– Настюшка, стерпи, – нарядная Ульяна в расшитом плате уселась рядом. – Коса тугая? То ненадолго. Переплетут после венчания, окрутят*. Ты убрус-то себе спроворила? А Вадиму рубаху послала? Ведь с Пасхи его дожидалась.
Боярышня кивала, молчала и ждала.
Вскоре с подворья послышался гомон толпы; громче всех кричала тётка Ольга, какую сама Ульяна просила держать над ней венец. Потешно отругивался зловредный писарь, радовал и себя, и народец препирательствами, какие завсегда случались на свадьбах. А уж потом смех пошел отрадный и посвист лихой!
– Пришли, за нами пришли! – тётка затрепыхалась, заметалась по ложне. – Господи, не верю! Я и замуж?
Настя прислушалась, разуметь хотела – тут Норов, нет ли? А по подворью летел лишь голос Ильи, который торговался с Ольгой до звона в ушах! Большуха ему слово, тот ей в ответ десяток, Ольга не пускает в дом, а тот уговаривает. Послед услыхала Настя и писаря: дедок взялся за Вадима, ехидствовал на потеху людям. А в ответ ему тишина и переливистый звон монет. Следом сотворилось и вовсе непонятное, но очень веселое: видно, людишки принялись деньгу собирать, какой откупился от зловредного Норов, кинул щедро, должно быть. Подворье будто вздохнуло радостно, а там уж пошли и хохот, и ругань, и споры, да все сплошь задорные.