Первач
Шрифт:
— Давай уж в дом зайдем, не здесь же деньги доставать, тем более, что у меня одни крупные…
Так шли они, не замечая, что чужие глаза и уши наблюдают за ними.
Девочки, которые поднимались впереди матери, вздрогнули, увидев на следующей площадке двух незнакомых мужчин.
— Здрассьте, — прошипел один.
Младшая поздоровалась в ответ. За нею старшая. Только жена Тихона ничего не сказала и подтолкнула детей вперед.
Пройдя мимо, они взошли на свой этаж.
— Так это вы! — Тихон приблизился к чужакам. Один повыше и потоньше, другой невысокий, коренастый. Только эти подробности он сумел вспомнить,
Но он не мог их остановить. Когда один из них, коренастый, двинулся к лестнице, Тихон попытался его схватить, но рука прошла насквозь.
— Стой. Стой, где стоишь! И ты тоже — стой! — крикнул он второму. — Если вы что-нибудь сделаете!..
Тогда что?.. Что он может предпринять?
Бессильная ненависть выплеснулась наружу. И сразу Тихон ощутил то, о чем совершенно забыл — отклик на эту ненависть. Проклятье Полосы — боль и слабость. Взгляд помутнел, образы стали рваными. Все грозило исчезнуть вмиг, но он не мог допустить этого. «Ведь не зря, — повторял он, — не зря я оказался здесь. И не зря сознание направило время вспять и забросило меня в прошлое.
Я должен что-то предпринять! Это ведь испытание!
Но что делать? Как?! Что я могу?»
Коренастый встал у лестницы и смотрел наверх, наблюдая, как, заметно нервничая, женщина возится с замком.
— Мама, дай я попробую, — просила дочь, но мать не выпускала из рук ключей. Она посмотрела вниз, увидела, что незнакомец наблюдает за ней, и, еще больше заведясь, тщетно пыталась повернуть ключ.
Коренастый отошел к приятелю.
— Вот и бабло подоспело? Счас раздобудем.
— Ну тебя, — одернул его второй. — А вдруг здесь камеры?
— Чего ссышь, нас через час в городе не будет, — зашептал коренастый. — Это ж чистодел! Слыхал, отец их нескоро появится? Прикинемся соседями. Поможем дверь открыть. Зайдем, пуганем, сами отдадут…
Он схватился за перила и взошел на ступеньку. Товарищ с неохотой последовал за ним.
Тихон устремился вперед. Он маячил перед их лицами. Но что проку от рук, если они не могут ни остановить, ни ударить. Что толку от ног, если ими нельзя сделать хотя бы подножку. Что толку кричать, надрываясь. Одно только незримое сознание пребывало здесь.
Сознание… Дух… Бестелесная суть проникла сюда, чтобы увидеть, как подонки расправятся с твоей семьей.
«Но эта бесплотная сила — часть каждого живого существа. Она есть у любой твари, которая когда-либо ползала, прыгала, плавала или бегала. От самой примитивной до такой сложной, как человек. У каждого внутри есть эта бестелесная суть, которую добрый тянет вверх, а отягощенный злом — на дно, в соответствии со своими желаниями и эмоциями. У каждого она есть. И все, что я могу — обратиться не к человеку, но к этой бесплотной силе…»
Время было на его стороне. До его площадки убийцам оставалось сделать несколько шагов. Но он мог замедлить время: если постараться, то по привычным ощущениям этим двоим, чтобы пройти это расстояние, понадобятся годы. А, может, и вечность.
«Да, я способен выждать целую вечность, пока не приму решение! А оно должно быть!» — верил Тихон. Не ненависть должна двигать им, а попытка достучаться до сознания этих людей. Он должен задеть струну, которая вступит в резонанс и позволит
Уязвим тот, в ком живет страх. Чего же боятся эти люди, что такое они задавили в себе, чтобы не думать об этом, забыть?
Но это нетрудно было понять. Страх ответить за содеянное. Но ответить не так, что тебя посадят в тюрьму или побьют, как наверняка били в детстве отцы (а по-другому и не вырастают мучители). Нет, тут нужно другое. Пусть они на миг увидят себя без злобы, такими, какими могли стать, сложись их жизнь иначе. Легко катиться вниз, но трудно подниматься вверх, преодолевая тяжесть.
«Вспомните, какими вы были раньше? Десять, двадцать, тридцать лет назад, в тот миг, когда вы начали ходить или только появились на свет. Можете ли вы сказать, что остались точно такими же? Никогда! Между вами „теми“ и вами нынешними лежит огромная пропасть. Это как если бы два разных человека очутились друг напротив друга и поняли бы, что их мало что объединяет. Любой может совершить ошибку. Но ведь и тот, кто когда-то поддался злу, может встать на дорогу добра. Да, каждый раз, вспоминая, он будет ужасаться тому, что делал раньше. Но разве этот ужас не будет частью искупления? Кто сказал вам, что нет прощения? Кто сказал, что самые жестокие поступки нельзя искупить? Два человека висели распятыми по обе стороны от того, кто пришел спасти мир. Но один насмеялся над ним и остался таким, каков был. А другой — совершил ничего не значащий, по мнению многих, поступок — пожалел. И в один миг стал другим. Достаточно другим для того, чтобы измениться и хотя бы на один грамм потерять то общее, что объединяло его с собою прежним. И этого хватило, чтобы спаситель сказал свою знаменитую фразу, о том, что бывший разбойник окажется с ним в раю. Вы можете верить, а можете — нет. Но от этого — верить или нет, быть или не быть — зависит все. Все зависит!!!»
Он говорил сумбурно и не имел ни малейшего представления, знают ли эти двое историю о тех двух разбойниках, распятых вместе с Искупителем. Но, подставляя их сознанию эти образы, надеялся, что это поможет им не только услышать, но и прочувствовать его слова.
Простирая руки, которые едва не упирались в лица чужаков, Тихон внезапно ощутил слабое тепло в ладонях. Это, безусловно, было тепло их плоти, и он не удивился, когда понял, что может прикоснуться к ним. И что может теперь сделать все, что угодно. Даже убить, если бы захотел… Но он отступил и отошел в сторону, готовый запустить время вновь. Оставалось сказать последние слова:
— Я прощаю вас. Потому что я знаю то, чего еще не знаете вы. Можете идти и продолжать творить зло. Но знайте: чем больше его в вашей душе, тем дольше вы будете бултыхаться, барахтаться в зловонной темноте, пытаясь выбраться к свету… Теплому и чистому свету…
И время пошло. Стремительно, бесповоротно. А ему, смертельно усталому, оставалось одно — ждать их решения. Той свободы выбора, что есть у каждого.
Инерция заставила двоих сделать по шагу, но оба замерли. Что уж там предстало их сознанию, пока Тихон говорил с ними, он не знал. Однако изменилось что-то в их лицах. Маски презрения сползли. И оба встали как вкопанные. Повернулись друг к другу. Молча, как будто боялись высказать сокровенные мысли, стыдливо пряча их.