Первач
Шрифт:
Тихон вспомнил брата Амантура. Он представил их рядом — обкуренного гориллоподобного мерзавца и хрупкую Амину.
Мальчишка снова усмехнулся, правильно расценив, что за картину вообразил себе Тихон.
— Вчера Мирбек похвалялся, что грабил простачков на пристани. Слышал выстрелы? Он их не только ограбил… Знаешь, он и тебя мог сегодня убить!
Тихону показалось, что это было произнесено специально, чтобы уколоть. Да и вообще весь разговор был странным, как игра. Причем играл с ним Нусуп уверенно, словно пацану не тринадцать лет, а все тридцать и был он прожженным циником.
— Значит, говоришь, Мирбек? — сказал Тихон. —
— У него старшая жена плоха стала. Он бы и сам поторопил ее на тот свет отправить, да боится нашего муллу прогневить. А как жена помрет, возьмет Амину. Может, через неделю, а то и завтра….
Их разговор прервался шумом. Кто-то спускался по лестнице.
— Отец, ты?! — крикнул Нусуп.
— Я! — прогромыхал в ответ голос Амантура. Спотыкаясь, он оглашал пролеты ругательствами.
— Ну, что там? — поинтересовался паренек.
— Завтра отправляемся обратно домой!
— А почему?
— Так решено! — ответил Амантур и, спустился, наконец, на площадку.
— Ты один? — спросил он сына.
— Тихон со мной.
— Тихон! — позвал Амантур.
— Я, — откликнулся Злотников.
— Мы завтра уходим на юг. Ты с нами или останешься здесь?
Тихон ответил не сразу.
— А у меня есть выбор?
Ему послышалось, что Нусуп, в ожидании ответа затаивший дыхание, снова усмехнулся.
5. Безумие ночи
И опять он ворочался и не мог уснуть. Даже когда за стеной утихли голоса родных Амантура, обеспокоенных вестью о возвращении, Тихон продолжал вслушиваться в тишину и думать о собственном положении.
После разговора с Аминой сломалась его прежняя установка, запрещавшая копаться в прошлом. Уступила натиску хлынувших мыслей. Несколько дней назад никто не мог бы сказать, что настанет конец его пустой и строго размеренной жизни. Но с того момента, когда капитан Мао застукал его в своей каюте, в жизни контрабандиста Тихона Злотникова совершился крутой поворот. Казалось бы, причина случившегося связана с родом его занятий — ведь сколь веревочке ни виться… И любой, даже самый удачливый флибустьер неизбежно терпит крах, если вовремя не отказывается от своего ремесла.
«Но что же заставило меня так сглупить?»
Сейчас, когда можно было думать об этом более спокойно и почти непредвзято, становилось ясно, что иначе как помутнением рассудка или вмешательством тайных сил объяснить случившееся невозможно. Да, он потерял осторожность. Но это лишь верхушка проблемы. Почему он допустил это? Вот где загадка, требующая взгляда внутрь себя. И чтобы понять, надо вспомнить, почему он решил заняться контрабандой и пришел к жизни такой никчемной… Вспомнить все, как бы ни сопротивлялась этому на сквозь больная душа!
…Это произошло незадолго до войны. До того, как Сибирь стала яблоком раздора. Когда города ее спали спокойно, и никто не подозревал о грядущей беде…
Статистика свидетельствует, что в мире каждую минуту вершится насилие. Но это не заботит никого, пока не коснется лично.
В тот черный для Тихона Злотникова день он с женой и двумя дочерьми должен был отправиться в туристическую поездку. Но из-за плохой погоды рейс из Иркутска отменили — вылет перенесли на завтра. Пользуясь возможностью, Тихон решил, что добьет кое-какие дела на работе, чтобы по возвращении легче было войти в колею. Жена его отговаривала, как будто чуяла беду, но он настоял. Разве он мог знать, что сажая семью в такси, разговаривал с ними в последний раз?
В офисе он провел не более десяти минут, да, собственно, в офис и не заходил: оказалось, что в здании авария и отключен свет, причем надолго. Позвонил жене, но услышал лишь долгие гудки. Набрал домашний номер, и снова никто не ответил. Можно было бы позвонить соседям, но те ни с кем не поддерживали тесных отношений.
Все время, пока ехал в такси, Тихон продолжал названивать. Тревогу усилил начавшийся проливной дождь. Машины ползли медленно, и полчаса езды превратили нервы в натянутую струну. Когда подъехали к дому, тротуары едва возвышались над улицами, полными воды. Пока Тихон бежал от такси к подъезду, успел промокнуть. Вскочив на крыльцо, поднял взгляд на окна своей квартиры. И как нарочно, слетевшая с козырька струйка угодила в глаза. Он тогда пользовался контактными линзами, и те едва не уплыли. Вода обожгла, он почти ничего не видел и двери открыл вслепую. В подъезде столкнулся с двумя мужчинами, прорвался между ними, даже не извинившись. Впрочем, и они, не сказав ни слова, торопливо выскочили на улицу, где дождь навсегда скрыл их следы. Вероятно, эти двое были теми самыми людьми, лица которых Тихону следовало запомнить. Впрочем, утверждать этого он не мог ни тогда, ни тем более сейчас…
Поднявшись на свой этаж, он обнаружил дверь незапертой: сквозь тонкую щель виднелся свет в коридоре. Когда Тихон распахнул дверь, он увидел свою жену и дочерей…
Но табу на эту сцену даже сейчас, после стольких лет, невозможно было преодолеть. Вспышкой его разум выхватывал из памяти единственную деталь — светлые волосы младшей дочери, рассыпанные по полу. Тогда ему показалось, что она спит. Но почему на полу? И почему не слышит его крика?..
И с тем криком его жизнь превратилась в сплошной кошмар. А любая попытка вспомнить все заканчивалась тем же внутренним криком, от которого мутилось сознание, погружая Тихона в полуобморочное состояние. Он никак не мог простить себя за то, что в тот злополучный день убежал от семьи, предпочтя работу возможности провести время с родными. Наверное, он сумел бы защитить их…
Тех двоих, что выходили из подъезда, так и не нашли. О них ничего не было известно — кто, зачем и к кому приходили. А он даже не мог составить их фоторобот. Не попали они и в камеры видеонаблюдения, как назло не работавшие в тот день. Наиболее вероятной следствие посчитало версию, что убийцы пробрались в квартиру, подумав, что хозяева надолго уехали. А когда неожиданно вернулись из аэропорта жена и дочери Тихона, душегубы избавились от них, как от свидетелей.
И даже если бы преступников нашли, утешила бы Злотникова только их казнь. Долго он мечтал о возмездии, о том, как резал бы их по кусочкам, чтобы доставить как можно больше мучений, и умерщвлял бы медленно, бесконечно…
А потом что-то случилось. Будто лопнул нарыв, и постепенно стихающая злоба уступила место другому чувству. Нет, он по-прежнему считал, что зло должно быть наказано, однако более не стремился к отмщению. Старался осознать причины случившегося: ведь ничего не происходит в этом мире просто так, думал он. «И ненависть мне не поможет. Это я — главная причина случившегося. Это была моя семья. Я наплевал на семью и притянул беду. Значит, должен суметь пережить весь этот ужас и понять, для чего такое испытание…»