Первая любовь (сборник)
Шрифт:
Нико возился среди книжных лестниц и колонн из старых томов, недоверчиво разглядывал книжную стену, что приходилась ему чуть выше колена, вертелся, усаживался на корточки, изучал кладку этих кирпичей. Препятствия, через которое он никак не решался перешагнуть. Ограждения, за которым он чувствовал себя в безопасности. Сидел и от нечего делать измерял радиус часов Спасской башни. Делил длину соборного креста на число боковых куполов. Отгоняя мух, вычитал ширину ворот парадного входа. Полученная сумма, деленная на высоту готических, затемненных мозаикой окон, умноженная на периметр клумбы у Большого театра, давала 1,2. Он злился и раздумывал, как же получить целую единицу, вечную спутницу гармонии и порядка.
Так Нико проводил свое свободное время. Неудивительно, что в его старом, потрепанном бумажнике давно поселился квартирант. Небольшой черный паук устроил гамак из плотной пыльной паутины в отделении для крупных купюр и в темноте ловил моль или мошек, что изредка бездумно забирались в тепло, подремать в боковом кармашке для мелких монет, набитом обрывками уличных объявлений, вырезками из газет и кусочками тетрадных листков с вопросами к зачету.
– Где ж ты такого чудика косолапого нашла? – добродушно спросила Нинина мама. – Не обижайся, но тут с первого взгляда ясно: парень с большими странностями.
Это был всего лишь результат нечаянного столкновения мамы с парочкой, что, стесненно дыша и путаясь в собственных руках-ногах, первый раз шла в обнимку, а состояла из Нины и ее неказистого спутника, тоже, кажется, девственника. Естественно, случайная встреча с Нининой мамой – суетливой женщиной венеринского роста, предпенсионного возраста – заставила парочку поспешно и угловато расцепить неожиданное для них самих объятие и принять жалкие позы и невыгодные выражения лиц. Нина виновато улыбалась, Нико близоруко рассматривал очертания женщины, которая неожиданно выскочила на лестницу, властно поинтересовавшись, куда это их несет так поздно.
В тот день лето хмурилось. Ветер после затяжного дождя тренировался в срывании балконов, ракушек-гаражей и размокших уличных объявлений. Нико старательно выдавливал из себя слова, одно за другим, как можно громче. Он задыхался, глотал буквы, но все же кое-как, сбивчиво рассказывал, должно быть, интересную историю об одном доме с химерами, разными там лягушками и всякими крылатыми козами, за мрачность которых архитектора в итоге заключили в сумасшедший дом. Набравшись смелости, иногда Нико все же ухитрялся выхватить быстрым взглядом короткое черное пальто девушки, ее блестящие лайкрой ножки, маленькие туфли с ремешками на лодыжке, опущенные ресницы – настоящие щетки и ее глаза цвета черники и предгрозового неба, точь-в-точь как это, над головой.
Он старался идти на цыпочках, чтобы казаться выше, и до боли втягивал округлый живот. Они бродили по невзрачным улочкам – подальше от булочных, кондитерских и уютных чайных, а также обходили стороной все эти многочисленные кофейни, ресторанчики, киоски фастфуда, «Макдоналдсы» и лотки с мороженым.
Нико незаметно уводил Нину на узенькие старые улицы. Совсем не хотелось, чтобы вышло, как обычно: она предложит согреться и посидеть где-нибудь, он не найдет смелости отказать, извлечет из внутреннего кармана куртки бумажник, раскроет на всеобщее обозрение в какой-нибудь уютной кофейне. Нина заметит паука, черного волосатого бездельника, который, кажется, уже проснулся и зашуршал в пустом отделении для монет. И тогда она испугается, с ужасом и отвращением побежит прочь по мокрой улочке, хрупкая, маленькая, сдуваемая ветром, а бармен, уборщица и два десятка посетителей от души посмеются над неудачником, как над пошлым анекдотцем.
Такого не должно было произойти ни в коем случае. Они бродили второй час, все еще не решались взяться за руки, разговаривали шепотом, ежились от холода, а голодный паук чесал за ухом, и от этого казалось, что их все время преследует кто-то на мотоцикле.
Нине было как никогда хорошо: Нико научил ее, запрокинув голову, рассматривать лепнину и украшения на верхних этажах зданий и ломаную линию перехода железных крыш в небо. Послушно вглядываясь, Нина спотыкалась, затаив дыхание, изучала рожки антенн и горшки с вьюнками у кого-то на балконе. Замерев, она рассматривала наличники окон и горбы мансард, с восторгом холодела от зеленого ската крыш, пугалась черной копоти под шляпами труб и почти натыкалась на фонарные столбы. Тогда Нико легонько, едва касаясь шерсти пальто с мелкой росой дождя, брал ее под руку и вел мимо луж, люков и грязи по черному блестящему асфальту.
Через неделю Нико узнал, что Нинин старший брат на нее совсем не похож: сросшиеся густые брови, уголки тонких губ сурово опущены, маленькие глазки настороженно устремлены из лощин и гневных морщин. Брата не звали, но это не помешало ему без стука ворваться в комнатку, где Нина и Нико стояли совсем близко, рассматривали какую-то нитку на полу и наконец-таки, дрожа, впервые решились обняться, вспыхнувшие и разрумяненные, как два кукленка. При стуке распахнутой двери Нико отлетел в дальний угол, к окну, отчаянно смахнул синего махрового мишку, несколько книг и Нинин лифчик – белое крыло, с утра забытое на спинке стула. Зловеще оглядев Нико с головы до ног, брат удивился ловкости гостя, сумевшего проникнуть в комнату за Ниной по пятам, да так тихо похрустывая блеклым стоптанным паркетом, словно она вернулась из института одна.
– Ты мне это брось, а то можем и поближе познакомиться. Ага, а твой бабий зад – с моим армейским ремнем, – бесцеремонно пригрозил брат, в упор разглядывая Нико.
По-военному досмотрел комнатку. Его сияющая золотая цепь пилила глаза, а волосатая грудь в проеме расстегнутой спортивной кофты приводила в трепет и смущение. Стоял, руки в боки, ноги в шароварах на ширину плеч – прислушивался к какому-то шороху, гадая, не спрятала ли сестрица в комнате еще кого. Застыл, вертел в руке коробок, ковырял наточенной спичкой в крупных желтых зубах, поглядывая то на сестру, то на ее гостя. И, наконец, ушел.
Все это время паук нервно бегал туда-сюда по пустому кармашку для кредиток: изучал жесткий листок бумаги, недавно там объявившийся, – чью-то глянцевую визитку. Смущения не убавилось. Объятие треснуло. Нико, помявшись, бросил несколько потухших взглядов на Нинины акварели и, неловко пятясь, словно его связали по рукам и ногам жесткими армейскими ремнями, удалился.
Все это произвело на его подругу такое гнетущее впечатление, что три последующих дня она рисовала исключительно эскизы натюрморта с перезрелыми, подгнившими фруктами. Даже оберегающая ее колба, и та, кажется, стала тоньше.
Прозрачные белые пальцы щипали бисквитное пирожное и на полпути роняли крошки на пол. Рассеянный взгляд скользил по крыше соседнего дома, где впервые обнаружилась ржавая труба и черная каемочка бордюра-поручня – чтобы можно было стоять у самого края, на ветру, вцепившись в холодный металл руками. Нико перестал звонить, и уже который час Нина неподвижно сидела перед окном, гадая, неужели он нарочно научил ее взгляд летать и теперь отпустил кружить над соседними домами. Метаться над картонными коробками. Скользить по окнам без наличников, по самодельно застекленным лоджиям. И скучать.