Первая любовь
Шрифт:
– Он на Суре.
– А чего он там делает?
– Рыбу ловит капланом. Он – кормилец. А ты…
Но нам было некогда ее выслушивать, бабьи жалобы, –
– Мить, это нечестно! Зачем ты его напоил?
– А ты напоила, – ей возразил дядя Фетюшин, – это честно? Так ему, негодяю! Так ему!
Рузвельт побеждать стал нашего. И вот, казалось бы, надо их разнять? Кровь же льется – трава уже стала красная. Но нет: это так не может быть, чтобы наш уступил Блясову. Не-эт.
– Петя, – говорю я нашему петуху, слезу смахивая с носа, – д-дай ему! Д-дай!
Рузвельт, будучи пьян, так отвалтузил нашего, что я, уткнувшись маме в колени, заревел:
– Ой, не могу! Умру, мамочка,
Мы его с братом, – когда он пришел с реки и принес пескарей – много, бидон трехлитровый наловил, бывало, обязательно наловит до верху, а мама их жарила на коровьем масле и со сметаной и непременно с яйцами, до того вкусно, что мы таких пескарей уплетали за обе щеки, – мы нашего петуха, «замухрышку», поймали и сделали ему внушение, говоря:
– Что ты нас позоришь? Тебя даже бьет Додонов – Черчиль!
Да его даже Додонов петух стал побеждать. Ой даже Черчиль! Уже его мы опять собрались заколоть. Потому что он, Додонов петух, залетит на сарай – и орет на всю Большую улицу:
– Эх, я и отодрал его, Митькиного петуха! Всю голову продолбил ему!
– Ладно, – сказала мама, несите в избу. Еще разочек напоим. И, если он уступит ему – Черчилю: все, голова твоя, петя, пойдет под топор!
Конец ознакомительного фрагмента.