Первая мировая: война, которой могло не быть
Шрифт:
Чужая душа — потёмки. Мы никогда не узнаем, что творилось в голове и в душе творца британской внешней политики. Остаётся следовать древнему принципу: «По делам их узнаете их».
Значительная часть дипломатической деятельности Грея лежит за временными рамками нашего расследования, поэтому суммируем главное. Он сосредоточил усилия на укреплении Антанты, рассчитывая, что в случае необходимости Франция «прикроет» Англию на Средиземном море, Россия — на Балтийском, а Япония — на Дальнем Востоке. При этом отношения с союзниками оформлялись в виде либо соглашений по сугубо частным вопросам, либо устных договорённостей и «моральных обязательств», что формально сохраняло за Лондоном «свободу рук», чего требовало от Грея правительство: наглядный пример — отношения с Россией. Он хотел добиться такого положения, при котором Англия может вступить в войну под благовидным предлогом, когда это будет ей выгодно, и сможет, не теряя лица, остаться в стороне от невыгодного ей конфликта.
Эту
Лишь в конце ноября 1912 г. союз был оформлен в виде секретных писем, которыми обменялись Грей и его давний партнёр по переговорам французский посол Поль Камбон. Англия согласилась, что «если одно из правительств будет иметь серьёзные основания ожидать не вызванного им нападения со стороны третьей державы или какого-либо события, угрожающего общему миру, то оно должно обсудить немедленно с другим, будут ли оба правительства действовать вместе для предупреждения нападения и для сохранения мира, и если так, то какие меры готовы они совместно принять. Если эти меры включают военное выступление, то должны быть немедленно приняты во внимание планы генеральных штабов, и правительства тогда решат, в какой мере они будут приведены в действие». Камбон, как положено в дипломатической практике, своим ответом подтвердил содержание полученного письма. Подлинный смысл этого обещания оставался тайной для большинства английских министров до мая 1914 г., а для депутатов парламента — до объявления войны.
«Мы не обещали поддерживать Францию в войне, — объяснял Грей в мемуарах. — Напротив, мы сохраняли за собой свободу не участвовать в ней. При этом мы сохраняли и свободу помочь Франции, если она этого захочет». Пуанкаре, бывший в момент обмена письмами главой французского правительства, увидел в них «письменное соглашение общего политического характера», которого желал, — это относилось прежде всего к приведённому выше фрагменту. Уверенность в поддержке Лондона придавала ему сил.
Историк Герман Лютц, ещё при жизни Грея написавший тщательно документированную книгу, которая выглядит как развёрнутое опровержение мемуаров министра, считал, что тот шёл на поводу у своего германофобского окружения. Конкретно он назвал четверых, причём все четверо в разное время занимали должность постоянного вицеминистра. Грей работал сначала с сэром Чарльзом Хардинджем, затем с Никольсоном, которого итальянский министр иностранных дел Сан-Джулиано считал «фанатичным и непримиримым противником Германии»; оба были послами в Петербурге, а затем стали лордами. Помощник министра (третье лицо в ведомстве) сэр Эйр Кроу был одержим идеей «германской угрозы», о которой в 1907 г. представил Грею меморандум. Интересно, что Кроу родился в Германии, где служил дипломатом era отец, и впервые побывал в Англии в возрасте 17 лет, а его мать и жена были немками. Политический секретарь министра сэр Уильям Тирелль тоже страшился «тевтонского сапога». Но не будем перекладывать на них ответственность. У Грея не было принципиальных разногласий с помощниками, если не считать того, что Кроу критиковал шефа за недостаток внимания к «германской опасности». Главные решения он принимал сам вместе с Асквитом, Черчиллем и военным министром лордом Холденом, а порой ставил даже их перед фактом.
25 февраля 1914 г. российский посол в Лондоне граф Александр Бенкендорф, внучатый племянник шефа жандармов пушкинского времени, написал письмо Сазонову. Написал, как всегда, по-французски: сын русского генерала из немцев и французской аристократки, он почти всю взрослую жизнь провёл 31 границей и плохо владел русским языком. В XIX в. дипломаты Российской империи переписывались с Петербургом и между собой по-французски, но Александр III, читавший все доклады послов, велел положить этому конец. Николай II последовал
«Его постоянно беспокоит, вопреки всем видимостям, именно угроза германской гегемонии, он с тревогой следит за некоторыми её успехами. Он гораздо больше кажется нерешительным, чем это есть на самом деле. Его ум иного характера. Если он иногда быстро принимает решения, то это после очень долгих размышлений. У него очень сильно чувство, что он является здесь столпом Антанты и прирождённым борцом за неё, так как с ней связана вся его политика и всё его будущее. Он не любит повторно выступать со своими предложениями и особенно угрожать, если только нет твёрдых решений относительно дальнейшего образа действий, и в особенности до тех пор, пока Тройственный союз очевиднейшим образом не поставит себя в положение явно виновного, что необходимо для английского общественного мнения. Как мы видели, он уже близок к тому, чтобы поставить ловушку Тройственному союзу».
Посол просил не подгонять Грея к заключению формального альянса с Россией, который пришлось бы представить на рассмотрение парламента, не согласного даже на союз с Францией. Петербург хотел гарантий, поэтому 15 апреля Сазонов писал Бенкендорфу:
«Само собой разумеется, что при настоящих условиях не может быть речи о союзе между нами и англичанами наподобие существующего между Россией и Францией, но из этого ещё не следует, что никакое соглашение, заключённое в целях совместной защиты наших жизненных интересов, которые подвергаются опасности от установления германской гегемонии в Европе, не является желательным или возможным. Надо чтобы англичане, пропитанные своим старым островным недоверием, не теряли из виду непреодолимой необходимости, которая заставит их принять активное участие в борьбе против Германии в тот день, когда эта последняя предпримет войну, целью которой будет лишь нарушение, к своей выгоде, европейского равновесия.
Не лучше ли будет со всех этих точек зрения предохранить себя раз навсегда против бесконечного числа опасностей, связанных с подобной возможностью, актом политической предусмотрительности, который пресечёт в корне растущее честолюбие Германии. Этот акт, который, по моему мнению, много выиграет, если не будет секретным, Англия могла бы предусмотрительно снабдить всеми теми гарантиями, которых потребует её общественное мнение, а также традиции её дипломатии. Риск, заключающийся в подобной политике, равен нулю, преимущества же очевидны. Предстоящие переговоры короля Георга с французскими государственными деятелями послужат, может быть, к тому, чтобы наметить первые вехи на пути будущего англо-русского соглашения».
21 апреля 1914 г. британская королевская чета прибыла в Париж. Грей изменил своему обычаю и поехал с ними, что говорило о важности визита. Об «обмене мыслями между французскими и английскими государственными людьми» мы знаем из первых рук. В официальном сообщении о переговорах Грея с премьером и главой МИД Думергом говорилось, что, «устанавливая результаты политики, проводимой, обоими правительствами совместно с Россией», они «пришли к соглашению о необходимости для этих трёх держав по-прежнему направлять свои постоянные усилия к сохранению мира и поддержанию равновесия». По просьбе Извольского Пуанкаре настойчиво склонял гостей к заключению с Россией хотя бы морской конвенции, которая позволит «освободить часть английских сил для энергических действий не только в Балтийском и Северном морях, но и в Средиземном море», защита которого возлагалась на Францию. Грей согласился с предложением сообщить в Петербург тексты секретных франко-британских соглашений и признал желательной морскую конвенцию.
Французские дипломаты доверительно сказали Извольскому, что «поражены выраженной Греем ясной и определённой готовностью вступить на путь более тесного сближения с Россией. По их убеждению, высказанные им оговорки относительно Асквита и других членов кабинета имеют лишь формальный характер, и если бы он не был заранее уверен в их согласии, он воздержался бы от столь конкретных предложений». В согласии Асквита, Холдена и Черчилля Грей был уверен, а остальные его не беспокоили. Вернувшись в Лондон, он несколько недель (!) ничего не сообщал коллегам об итогах поездки, хотя правительство собиралось ежедневно для обсуждения бюджета и ситуации в Ирландии, где не прекращались кровопролитные антибританские выступления (потому Берлин считал вступление Англии в войну маловероятным). Грей отчитался только перед Асквитом, который, «не связывая пока кабинета, ответил, что он не видит никаких непреодолимых препятствий для осуществления проектов, о которых шла речь в Париже». Эти слова были переданы русскому и французскому послам.