Первая Мировая война
Шрифт:
В это же время Людендорф реализует свою политику германизации оккупированных русских земель. "Я полон решимости возобновить на оккупированной территории цивилизационную работу, которую немцы проводили в этих землях столетиями. Население, состоящее из такого смешения рас, оказалось неспособным создать собственную культуру"{475}.
Отчасти именно эта германизация западных провинций России подтолкнула Брусилова к выступлению на юго-западном фронте. Западные дипломаты делали скидку на русско-польский психологический комплекс, но аргументы поляков было уже достаточно трудно оспорить. Возможно, эти первые сомнения стали отправной точкой недоверия к самодержавию как гаранту союзнической лояльности, стартовой полосой поисков более надежного сотрудничества с деятелями думской оппозиции. Бьюкенен и Палеолог еще не нарушали союзнической лояльности русскому правительству, они еще полностью верили императору, но обстоятельства потенциальной
Западные союзники пытались на этом, втором, году войны лучше понять Россию, и Россия в свою очередь стремилась получить более реалистическую оценку Запада. В конце июня 1916 г. начальник генерального штаба Беляев на гребне успехов Брусилова в Галиции отправился на Запад для оценки западного военного потенциала, ознакомления с перспективными планами Запада и координации союзнических действий. Он старался убедить западных союзников, что воля России к победе не сломлена, что Россия полна решимости продолжать войну до победного конца. У русского генерального штаба уже иссякли иллюзии относительно скоротечных операций и быстрого достижения результатов. России и Западу предстоит продолжительная борьба. Русская армия не испытывает недостатка в солдатах, но ей крайне нужна артиллерия и снаряды. У западных собеседников Беляева осталось чувство, что русский великан не пал на колени после нокаутирующего удара немцев, что он готов сурово и трезво готовиться к решающим испытаниям.
По крайней мере, Запад не испытывал чувства безысходной тревоги. Россия предстала надежным союзником. Может быть, следовало спрашивать Беляева с большим пристрастием и не принимать обещания за непременную завтрашнюю реальность? Более пытливому взгляду открылось бы, что напряжение войны негативно сказалось на русском обществе. Летом 1916 г. начинают звучать публичные сомнения в целях войны, которые с восторгом были определены в час разворачивания знамен. Характерен новорожденный скепсис в отношении жалких целей титанических общенародных усилий. Вопреки соображениям лояльности и цензуре, множатся сомнения в отношении целесообразности, рациональности аннексии проливов и Константинополя.
Противники этой аннексии стали утверждать, что овладение проливами не только не разрешит восточного вопроса, но осложнит его, так как в будущем ни Германия, ни Австрия, ни дунайские государства не согласятся оставить ключи от Черного моря "в когтях у русского орла". Нужно ли России антагонизировать Балканы плюс Германию? Распространилось мнение, что последующее за овладением проливами и слияние греческого патриархата с русской церковью повлечет за собой неразрешимые противоречия и затруднения для русских православных - внедрение в российский организм турецко-византийского начала ослабит сближение России с Западом, "тлетворно" скажется на развитии России. В конечном счете, России было бы достаточно создание на Босфоре нейтрального, просто не препятствующего России государства. Открыто высказываемые в русском обществе, эти мнения стали показателем ослабления воли правящего класса страны. Западные державы с острым интересом воспринимали этот поворот в геополитических воззрениях русского общества. Новый подход объективно сближал Россию с Западом. Находящийся под покровительством держав Антанты Константинополь, естественно, больше привлекал их, чем контролируемый одной Россией выход в Средиземное море.
Как спасти российский трон
С середины 1916 г. объединительным лозунгом российских "правых" противников войны с Германией стало спасение трона. Главный мотив сторонников прогерманской ориентации стал заключаться в том, что поддержка Россией демократических государств Запада приведет к посягательству страдающего населения на власть и дискредитированной армии - на царские устои. Влияние этой партии в определенной степени базировалось на разветвленных прежде промышленных и торговых связях между Россией и Германией. Благоприятствовало этим силам отсутствие убедительного для всех ответа на вопрос: за что все же сражается Россия в этой войне? Имела последствия продемонстрированная всему миру внушительная мощь Германии. Ее невероятная военная сила породила у части русского общества чувство, что России ее не одолеть, что Россия в смертельной и бессмысленной схватке с Германией лишается своих жизненных сил.
В то же время бессильное отчаяние и гнев всегда несправедливых современников обрушились на тех, кто, хотя бы гипотетически, мог быть обвинен в происходящем. Одну из первых жертв - императрицу Александру Федоровну обвиняли едва ли не в том, что она содействует победам Германии, и уж
Против России сыграли не ее мнимая измена, а особенность и слабость ее характера, которые, возможно, были бы погашены в более уравновешенной обстановке на Западе, но находили чрезвычайный негативный резонанс в России. Речь идет о постоянном душевном беспокойстве, грусти, тоске, смене настроений, бессознательном влечении к потустороннему, подверженности суевериям. Восприятие ею Распутина как "божьего человека, святого, преследуемого фарисеями", ожидание чуда, поиски благословения - все это обращает нас не в немецкую, а в русскую среду допетровской Руси. Слишком мало была Александра Федоровна немкой в то жестокое время, когда только методическое упорство давало выигрыш.
Пусть история будет милостива к невинной жертве, но Александра Федоровна, передав сыну гемофилию, создала нервную обстановку, в которой жертва России и болезнь сына сталкивались между собой. Неспособность к здравому суждению всегда являются первым шагом к крушению. Если бы Александра Федоровна замкнулась в семье, ее сверхженственная чувствительность касалась бы лишь семейных дел, но в ходе мировой войны она посчитала своим долгом выйти на общественную арену. Если в 1914 г. она, как и две ее дочери, работали медсестрами в смраде хирургических покоев, то с принятием императором звания главнокомандующего и с отъездом Николая II в Могилев царица стала заметно активнее заниматься государственными делами.
Россия теряет равновесие
В отношениях России и Запада летом 1916 г. начинает утверждаться мнение, что чем дольше будет длиться война, тем слабее будет - несмотря на фантастическую по численности армию - участие в ней России. У западных политиков растет опасение в отношении того, что если в России произойдет революция, то она (Россия) постарается отдалить свои интересы от интересов Запада. В донесениях послов начинает развиваться мотив, которому суждено будет в дальнейшем занять главенствующее место: император пока тверд, но его новые советники уже не исключают для себя выхода из коалиции с Западом. Наибольшие опасения возникают у британского посла: "Если император будет продолжать слушаться своих нынешних реакционных советчиков, то революция является неизбежной Гражданскому населению надоела административная система, которая вследствие своей некомпетентности и дурной организации в столь богатой естественными ресурсами стране, как Россия, затруднила для населения добывание предметов первой необходимости; армия так же едва ли сможет забыть все то, что она претерпела по вине существующей администрации"{476}.
Аванпостом Запада - его посольствами начинают в августе 1916 г. овладевать сомнения в отношении надежности России как союзника. Это важный поворот в видении Запада, предполагаемая восточная сверхдержава послевоенного мира начинает терять равновесие. Причиной тому были не только физические лишения, но и утраты веры в победу, потеря смысла борьбы, превратившейся в бойню. А собственно, что должно было побуждать Россию приносить неисчислимые жертвы? Лидеры Запада требуют от своих послов зондажа волевой стойкости русских, а также побудительных мотивов, которые могли бы укрепить их боевой дух. Французский посол Палеолог в августе 1916 г. задавал русским и французским промышленникам, проживавшим в Москве, Симбирске, Воронеже, Туле, Ростове, Одессе и в Донецком бассейне вопрос: "Что является побудительным мотивом войны? Считают ли в их кругах главной целью войны завоевание Константинополя?" Резюме его социологического анализа далеко не обнадеживало, напротив, оно заставляло усомниться в эффективности наличных стимулов участия в войне