Первая после бога
Шрифт:
***
Привратника Дира беспокоить не стала, открыла боковую калитку своим ключом. Здесь же, у самых ворот, скинула туфли, стянула чулки и пошла к дому не по засыпанной розоватым гравием подъездной дороге, а сбоку, по едва проклюнувшейся траве. Конечно, садовник за такие фокусы не поблагодарит, но соблазн был слишком велик. Рядом с крыльцом она даже остановилась, задумавшись, не прогуляться ли к пруду. А то можно попросить повесить гамак или шезлонг выставить, да и вздремнуть на свежем воздухе. Но мать наверняка такое поведение не одобрит.
Оставалось только вздохнуть и подниматься к входу. Впрочем, это тоже удовольствие приносило – прохладный и чуть влажный мрамор ступеней холодил босые ноги, которые после суток буквально горели.
Парадные двери словно сами собой открылись, едва не саданув врача по носу.
– С добрым утром, леди Ван’Кассель, – зычно продекламировал дворецкий, словно саму регентшу приветствуя. – Добро пожаловать домой!
– Что ж ты так орёшь-то, Жур? – поморщилась Дира.
– Матушка ваша встать уже изволили, – заговорщицким шёпотом сообщил слуга, сочувственно подмигнув молодой хозяйке. – Готовятся к завтраку в зелёной столовой.
– О, Боги!..
А что тут ещё скажешь? Совместное принятие пищи – не самое приятное развлечение, особенно когда мечтаешь исключительно о ванной и постели. Но опять же, никуда не денешься. Если не хочешь получить многодневную глубокую обиду без права на прощение, но со слезами и жалобами, наскреби сил и топай завтракать.
Жур отобрал у Кассел сумку, а, заодно, и туфли с чулками. Улыбнулся подбадривающе, пропуская госпожу в холл.
Свой сад хирург обожала. Дом ненавидела. Особенно когда матушке попадала очередная вожжа под хвост. И она приказывала устроить посередь приёмной алтарь: по бокам портреты братьев, между ними отца, чёрный креп, свечи и груды цветов – всё как положено. Органа не хватает.
Дира остановилась возле дверей, скрестила руки на груди, разглядывая каменную мозаику пола. И старательно дыша через нос, отсчитала от одного до десяти, а потом обратно. И ещё разочек – для верности.
– Мама, – позвала негромко – всё равно услышит.
– Доброе утро, дочь.
Леди Ван’Кассель выплыла из боковых дверей, как бригантина из-за мыса. Статная, высокая, с царственной осанкой. Светло-русые с лёгкой пшеничной рыжиной локоны уложены волосок к волоску. Серые, но удивительно яркие глаза умело подведены так, что вроде бы никакого макияжа и нет. Пухловатые от природы губы сдержанно поджаты. Аристократичный нос породист и надменен.
В принципе, глядя на мать, любой бы с лёгкостью мог предсказать, какой станет дочь лет через двадцать – похожи родственницы, как две капли крови. За исключением царственной осанки, чётко просчитанной грации в каждом жесте и непередаваемого апломба высшего дворянства. Старшая леди Ван’Кассель обладала этим богатством в полной мере. У младшей оно отсутствовало напрочь.
– Почему ты босиком? – матушка чуть заметно приподняла брови, позволяя признакам удивления проявиться ровно настолько, насколько этикет дозволял.
Ну и чтобы кожа на лбу не морщилась.
– Почему у нас опять портреты в холле? – мрачно поинтересовалась дочь, бровей не поднимая.
– Если ты забыла, сегодня Весеннее Равноденствие, – абсолютно безмятежно отозвалась леди. – Правила диктуют в этот день украшать портреты почивших ландышами. Не понимаю, чем вызвано твоё удивление и неудовольствие.
– Ма-ама! – едва сдерживаясь, чтобы на крик не сорваться, сквозь зубы прошипела Дира, – Какие ландыши?! Они государственные преступники, казнённые за убийство короля!
– Этот факт мне известен гораздо лучше, чем тебе, – величественно ответила леди Ван’Кассель. – Напротив, это я постоянно вынуждена напоминать о столь прискорбном пятне на нашей репутации. И предостерегать тебя от опрометчивых поступков. Но традиции…
– Какие к Хаосу традиции?! – не выдержала-таки, сорвалась на крик. – Мы едва на плаху вместе с ними не угодили! Чудо просто, что нам не только жизни оставили, но и почти всё состояние! Ты так жаждешь на виселице очутиться?
– Положим, не чудо, а то, что я публично дала показания против мужа и сыновей, – по-прежнему невозмутимо ответила Хэрра. – И на плаху за портреты никто не пошлёт, не утрируй.
– Может, и не пошлют, – как-то разом выдохшись, устало согласилась Кассел. – Но вот всего этого великолепия лишишься вмиг. Короче, всё! Жур, алтарь убрать, портреты спалить. Прости, мама, но завтракать я с тобой не стану, аппетит пропал. Пойду лучше к себе.
– Как ты со мной разговариваешь? – поджала губы леди Ван’Кассель.
– Как единственный представитель нашего милого семейства, не лишившийся мозгов, – огрызнулась Дира. – Всё, мам, на самом деле, я устала. Иди ещё что-нибудь укрась. Пока-пока.
Кассел помахала рукой, словно мух отгоняя.
– Ты зря полагаешь, будто твоя ложная самостоятельность может спасти хоть от чего-то, – отчеканила матушка. – Что полученное образование и эта твоя убогая работа даст защиту. Настанет время, когда ты вспомнишь мои слова. Тогда, когда, кроме родовой гордости и чести, не останется ничего. Но этого уже будет слишком мало. В своём подростковом максимализме…
– Побойся богов! – усмехнулась Дира. – Какой подростковый максимализм? Скоро в старческий маразм впадать. Поздновато для юношеских суждений…
Хирург осеклась, нервно передёрнув плечами. Почему-то рядом с матерью её всегда тянуло выражаться вот так – гладко, сладко и глупо, зато как в романах.
– Значит, ты просто не изжила в себе инфантилизм, – вынесла вердикт Хэрра, искренне считающая логику своей сильной стороной.
– Значит, не изжила, – сдалась Кассел, готовая переспорить даже деву Луну, но не собственную мать, обладающую непробиваемостью гранитной скалы. – Жур, когда слуги тут закончат, попроси их вынести к пруду шезлонг и плед, ладно? Пойду, ополоснусь и посплю в саду.