Первая версия
Шрифт:
— Разве вашу машину могут арестовать?
— На ней же не написано, что ее владелец — следователь по особо важным делам, обремененный государственными полномочиями. Тем более что сейчас, насколько вы должны помнить, я всего лишь частный детектив из сыскного агентства «Аякс».
— Да, я об этом помню.
Мы заехали в Старосадский переулок, где напротив Ивановского монастыря я и припарковал машину. Потом мы спустились к Солянке, я купил пару аппетитных вафельных рожков шоколадного мороженого. Ольга, кажется, немного расслабилась, и лицо ее посвежело.
Самым ярким впечатлением от вечеринки у Рути было присутствие классического шута, представленного нам в виде известного поэта Александра Кочнева. Его искренний интерес к профессии частного сыщика и функционированию сыскных бюро отравил мне добрую часть и так не слишком веселой вечеринки. Тень смерти Дэвида и Кларка словно бы витала по просторным комнатам с выбеленными стенами и дорогой стильной мебелью.
Рути излучала радушие. Когда Ольга представила меня, мгновенная подозрительность промелькнула в ее взгляде, но тотчас же была стерта традиционной американской улыбкой.
Иногда мне кажется, что это какая-то национальная болезнь американцев — улыбаться при любых обстоятельствах, показывая свои прекрасные, чаще искусственные, зубы. Они любят писать про нас, про свои впечатления от Москвы и России, что у нас, мол, люди мало улыбаются в метро и на улицах. Может быть, это и так. Но эта искусственная улыбка раздражает порой больше, чем хмурые лица моих соотечественников. Потому как она не предназначена конкретному собеседнику, она всего лишь привычное упражнение для мускулов лица.
Теперь я понял, что Ольга была права — Рути и правда была похожа на Майю Плисецкую. Те же роскошные с рыжинкой волосы, та же гордая осанка, по которой можно было понять, что она не только следит за своим здоровьем, но занимается этим всерьез, посещая сауны и тренажерные залы. А может быть, и бегает по утрам, как американский президент.
Так они и бегут всей страной, улыбкой вперед.
Рути была явно из тех женщин, которым я мог бы понравиться. Это всегда ощущается. Дело не в моей любви к самому себе, а в том, что с этим типом женщин я просто не знаю иногда как себя вести. Хотя я понимаю тех, кто в них без памяти влюбляется. Некоторая истеричность их натуры, которая меня лично отпугивает, для многих представляется привлекательной и пикантной. Особенно для тех, кто любит страсти в клочья.
Я же предпочитаю спокойствие и умеренность, клочьев мне и на работе хватает. Наив, интим и уют — вот мой идеал, к сожалению благодаря моей любимой работе недостижимый.
К моему излюбленному типу женщин принадлежала Люба Спирина, та самая подруга Ольги, которая когда-то хотела усовершенствовать свой английский. Похоже, она прижилась в этом американском доме. Вряд ли только английский привлекал ее сюда, тем более что говорили здесь в основном по-русски.
Я даже слегка подзабыл о цели своего визита, когда Рути познакомила нас с Любой, а Ольгу увела шептаться в другую комнату. Ни поэта, ни других гостей тогда еще не было, и нам волей-неволей пришлось общаться наедине.
О чем я мог спросить балерину при светском разговоре? Конечно же о балете. О каком балете, не ударив в грязь лицом, я мог заговорить? Ну конечно же о «Жизели», сюжет которой я хотя бы немного помнил!
— Вы тоже танцуете в «Жизели»? Я был на последнем спектакле.
— Это вас Ольга пригласила? — улыбнулась Люба.
— Нет, я сам пришел, — гордо и честно ответил я.
— И часто вы бываете у нас в Большом? — без всякой задней мысли спросила она.
Я понял, что соврать не смогу.
— Если честно, то третий раз в жизни.
Про себя я вспомнил, что первые два раза были всего лишь торжественными советскими годовщинами, на которых сначала говорят долгие речи, а потом выступают артисты. К этому времени, как правило, половина зрителей уже сидит в буфете. В Большом всегда было хорошее пиво, а для особых эстетов — шампанское.
— А я каждый день, — непосредственно призналась Люба, — и очень его люблю. Когда меня после училища взяли в театр, я была на седьмом небе. Представляете, танцевать на той же сцене, что и Уланова, Плисецкая, Максимова... Сначала я была «у озера»...
— У озера? — переспросил я.
— Да, так называют тех, кто танцует в кордебалете, причем в самой глубине сцены. Девочки обычно там, в глубине, успевают и посплетничать, и посмеяться. Мне поэтому в кордебалете не нравилось. Теперь-то я уже корифейка, как Ольга... — Ее возвышенные интонации меня совсем не раздражали.
— А что означает «корифейка»?
— Это уже почти солистка, но не совсем. — Она снова улыбнулась.
Нет, честное слово, настоящая улыбка слишком уж отличается от обязательно-заученной! «Турецкий, спокойно, — сказал я себе. — Она для тебя слишком молода. Вспомни о деле». Про себя вздохнув, я вспомнил о нем.
— Люба, а вы знали Дэвида?
Улыбка как бы растворилась в ее трогательном треугольном личике.
— Вы уже опять стали сыщиком?
— Как это ни прискорбно, но именно этим я зарабатываю на жизнь. Что ж тут поделаешь. Придется вам меня простить.
— Да-да, конечно, я все понимаю. Я думаю, что вас могут интересовать люди, с которыми общался Дэвид. Но я никого не знаю. Если мы общались не у Рути, то только втроем. По-моему, Дэвид был замечательным человеком. И очень добрым. Это было заметно по их с Ольгой отношениям...
В этот момент в комнату вернулись Рути с Ольгой, неся подносы с соленым печеньем, пивом и вином. Я выбрал пиво. Все-таки мне сегодня еще вести машину.