Первенцы
Шрифт:
– Ты его достала?
– Конечно. Ты перестарался, но все равно помогло. Так куда идти?
– Давай-ка верхом, – предложил Гашек. Волна шума внутри корчмы приближалась к дверям: кого-то пытались оттуда выдворить. Они быстро вскочили в седла и выехали в холодный, неприятный вечерний дождь.
Однако вскоре тучи ушли на восток, и в напоминание о ненастье остались только глубокие лужи. Город уже надел свою вторую личину: бронтские улицы предлагали удовольствия на любой вкус и почти любой кошелек. За своим добром нужно было следить внимательно, потому что на одного мирного прохожего приходилось по паре-тройке пройдох. Свернув на Кожевенную, Итка и Гашек проехали мимо полноватой женщины,
Дом, указанный Драгашем, действительно сложно было спутать с другими: Кожевенная казалась ухоженной улицей, на которой почти не было ям, а все строения выглядели прилично. Разбитое метко брошенным камнем окно одноэтажного домика с чердаком невыгодно выделялось на фоне аккуратных стекол богатых соседей. Из-за трещин на чужаков с опаской поглядывала беременная трехцветная кошка. Улица притихла к этому часу, но Гашек все равно огляделся по сторонам, прежде чем спешиться и толкнуть незапертую калитку. Во дворике было на удивление чисто и пусто – возможно, одно проистекало из другого. Итка собиралась постучать, но дверь отворилась сама: оттуда выскочила чем-то напуганная кошка, сразу скрывшаяся за оградой. Они услышали приятный женский голос, напевающий старинную колыбельную. Выдохнув, Итка вошла в дом. Гашек пошел за ней следом.
В сенях, укачивая уже спящего младенца, на низенькой скамье сидела немолодая женщина в грязно-сером платье, на котором был вышит какой-то зверь. Это могла быть только вдова, а насчет ребенка предположения вырисовывались разные. Она подняла на вошедших усталые глаза с мрачными синяками и вопросительно кивнула.
– К Драгашу, – неуверенно шепнула Итка. Вдова молча помотала головой и осторожно поправила младенцу пеленку. «Мы не могли ошибиться домом, – пытался сообразить Гашек, – и обогнать его по пути тоже. Он должен быть уже здесь, если только не… что? Что могло его задержать?»
Вдова снова взглянула на них, давая понять, что им лучше уйти. Они так и поступили, но задержались на крыльце, не зная, ждать художника здесь или попытаться найти его в вечернем Бронте. Красавица беспокойно фыркнула и ударила копытом.
– Что-то тут неладно, – произнес Гашек. – В Бронте опасно, Драгаш может не вернуться вообще. Я знаю, куда нам нужно. В Тарду. Отсюда дней пять на север. Далеко, но как-нибудь доберемся.
– Почему туда?
– Он сказал, что из-за того рисунка господин Гельмут вызывал к себе конюха.
– Что не так с конюхом? – не поняла Итка.
– В тот день он уехал в Тарду, а вернулся через некоторое время со своим братом, который переночевал в Кирте и исчез вместе с нашей лучшей лошадью. Думаю, это был гонец.
– О чем ты там можешь «думать»? Сколько тебе было, лет шесть?
– Меньше, но я все помню, – мрачно ответил Гашек. – В день отъезда конюха моя мать заболела. А как только отбыл гонец, она умерла.
Итка опустила глаза и тихо извинилась за грубость. Он махнул рукой – дело прошлое; он и сам иногда забывал, что у него когда-то была мать. Она проявляла полное безразличие к тому, что происходило с Гашеком, за исключением дней, когда господин выплачивал ей пособие. Тогда мать могла нежно подозвать его и даже погладить по голове, как коня, который выиграл забег. И все-таки перед смертью она часами не отпускала его руку, умоляя остаться с ней, называя его своей радостью. Гашек плакал, обнимал ее за плечи и говорил, что она скоро поправится и они купят сахарные завитки, как в день рождения. Когда она перестала дышать, он пытался напоить ее водой из следа от конского копыта. Потом пришел Свида с замотанным тканью лицом, а Гашека увели в замок. Он помнил, что потом в доме неприятно пахло.
– Давай немного подождем, – предложила Итка, отрывая его от болезненных воспоминаний. – Мне кажется, это важно. То, что он нарисовал. Вдруг мы узнаем эту штуку и…
Она замолчала, ойкнув и зажмурившись, и начала сильно чесать ухо, будто туда забралась мошка. Гашек хотел уже предложить взглянуть самому, как вдруг она опустила руку и шепотом спросила:
– Слышишь?
Гашек в недоумении пожал плечами:
– Слышу что?
– Это они, – вздрогнув, ответила Итка. – Те двое из Хаггеды. Не слышишь? Идут сюда…
Он, не понимая, о чем речь, выглянул из-за калитки. Улица просматривалась до конца: никого не было. Гашек собирался переспросить, что именно она имеет в виду, но вовремя взглянул налево, туда, откуда они приехали. Из-за угла показались две высоких фигуры. Даже с такого расстояния он мог поклясться, что у них на головах были плоские шапки. Дорогу им перебежала брюхатая кошка. Гашек схватил Итку за руку:
– Сейчас же в седло и за мной, к северным воротам.
Один из торговцев – если они в самом деле были торговцами – крикнул им что-то на своем змеином языке. Уже сидя верхом и подгоняя Красавицу, Гашек обернулся и удостоверился, что побег из города – самое верное решение: у второго мужчины, который явно не намеревался вести диалог, в руках блеснул металл. Спрятаться в Бронте не получилось бы – людей с оружием, особенно из Хаггеды, здесь уважали больше закона. Оставалось Бронт покинуть. И северные ворота, которые с окончания войны охранялись спустя рукава, были их единственной возможностью. Гашек мысленно попросил Вечерницу взять такой галоп, чтобы Итка не отстала, не потерялась в путанице незнакомых улиц. Красавица будто обрела крылья – в ней он не сомневался. Нужно было продержаться совсем немного: повернуть направо, не потеряв скорость, проскочить главную торговую площадь, чтобы им не успели перерезать путь, и прямо по Старорецкой выехать к воротам.
Он не был уверен, что ему не кажется, но слышал где-то позади стук копыт и тихий, протяжный свист. Это была не Итка – она скакала рядом, корпус к корпусу, даже не подстегивая Вечерницу. Лошадь будто сама знала, куда им нужно. На Старорецкой Гашек понял, что свист ему не почудился: оглянувшись, он увидел преследующего их всадника. От того, как блеснула сбруя его коня в темноте, стало не по себе. До ворот оставалось всего-ничего; в свете пары факелов он издалека заметил, что они не закрыты на засов. Свида как-то сказал, мол, господские ублюдки везучие от рождения. Гашек никогда не чувствовал себя везучим господским ублюдком, но в эту минуту искренне верил, что управляющий был прав.
Выползший из сторожки сонный часовой смог только беспомощно созерцать, как Гашек, уже открыв ворота, пропускает Итку вперед и на ходу запрыгивает в седло. Преследователь нагнал его, но ему не удалось перехватить поводья Красавицы: кобыла рванулась с такой силой, что Гашек едва не упал, и незнакомец почему-то прекратил погоню. Гашек почти не успел разглядеть всадника, но был уверен, что это не один из тех торговцев. Преследователь ничего не кричал им вслед – только продолжал насвистывать грустную мелодию.
Они скакали на север по широкому торговому тракту, пока лошади не захрапели. За ними никто не гнался, но они бежали – много дней, с самой Кирты, от всего, что с ними уже случилось и могло случиться. Гашек чувствовал, как вымокла от дождя и пота его рубашка. Они остановились на обочине дороги. Костер развести было не из чего, ночевали как после побега из дома – под брюхом Красавицы, пережившей все это вместе с ними. Сон не шел. Итка, укутавшись в плащ и шмыгнув носом, сказала:
– Вот бы с Драгашем все было хорошо.