Первичный крик
Шрифт:
Когда я стала подростком, у меня появилось много друзей и подруг. Но с девочками я проводила больше времени, чем с мальчиками. Моя «лучшая» подруга Роберта была очень эффектной и холодной как лед. Мы беспощадно соперничали между собой. Обычно мы играли во взрослых «женщин». Мы шили себе пикантные и сексуальные наряды, носили набитые ватой лифчики. Кроме того, мы постоянно пользовались всякими «чудодейственными» средствами, чтобы заставить наши груди скорее вырасти. Иметь вместо грудей какие-то едва заметные шишки было сущим унижением. Мы вдвоем назначали свидания, устраивали вечеринки, пили спиртное — короче мы все делали вместе. Мы любили, и одновременно ненавидели друг друга. В школе нас прозвали Золотоносными Близняшками. Родители считали, что общение с Робертой делает меня совершенно неуправляемой.
Когда мне исполнилось пятнадцать, мать отправила меня на Восток, так как перестала «справляться» со мной. На Востоке меня взяла под свою опеку весьма популярная в классе личность, моя новая подруга Стейси. Вскоре мы стали неразлучными подружками, нас было
Когда я вернулась с Востока, родители отдали меня в другую школу, надеясь, что мой дружба с Робертой прекратится. Она действительно прекратилась, но зато меня подобрала Джейнет. Мы проводили вместе почти все время, болтая всякую интеллектуальную чепуху. Мы считали друг друга кладезем ума. Мы знали ответы на все вопросы. Джейнет называла меня «мое второе я».
Обычно я любила преследовать неприступного мальчика, завоевывала его и тотчас бросала. Когда мне исполнилось семнадцать, я рассталась с девственностью — только потому, что так было нужно. При половом контакте я не почувствовала ровным счетом ничего. Правда, после того, как тот парень соблазнил меня и переспал со мной, он меня бросил. На самом деле я почувствовала, что меня просто использовали, и изо всех сил постаралась скрыть обиду от самой себя.
К восемнадцати годам я была совершенно несчастным, потерянным и сбитым с толка существом. Мне казалось, что на свете существует то, что мне нужно, но я не знала, ни что это, ни где мне это найти. Однажды ночью у меня окончательно съехала крыша, и я бросилась в спальню родителей. Умоляя их отвести меня к психиатру. Около полугода я каждую неделю ходила на прием к психиатру. Недавно я нашла составленный мною однажды ночью список вещей, которые мне хотелось с ним обсудить:
мой интерес к семантике ощущение себя амебой что такое счастье? чувство рвущегося наружу крика меня не любят учителя желание пресытиться — апатия старшие мальчики — мужчины я эгоцентрик ненависть к обществу
В моей жизни изменилось только то, что нашелся человек, который внимательно меня слушал. Мой отец тоже обратился к психиатру. Кончилось это тем, что родители развелись. Это событие буквально потрясло меня. Я так и не смогла поверить в реальность этого события. Отец женился повторно. Потом я пошла в колледж на Среднем Западе, где мой отец преподавал в течение года. В колледже у меня появилась еще одна «лучшая» подруга: мы с Бонни были неразлучны. Она казалась мне нежной, эфирной и поэтичной. Мы обожали друг друга.
Когда я вернулась в Калифорнию, дела пошли еще хуже, чем раньше. Я летела в пропасть. Моя мать вышла замуж и они с ее новым супругом не захотели, чтобы я жила с ними. Моя сестра тоже вышла замуж и разрешила мне жить в ее семье. К этому времени я окончательно перестала встречаться с мужчинами. Когда я спала с ними, я ничего не чувствовала и, кроме того, я начала испытывать растущий интерес к лесбиянкам. Днем я надевала консервативную одежду и шла на работу в банк. Вечерами я распускала волосы и присоединялась к толпе геев и лесбиянок, собиравшихся в местном гей–баре. Но не сходилась я и с женщинами. Я начала встречаться с лесбиянкой Мэри, которая характером была очень похожа на мою мать. Мы много обнимались и нежничали, но ласки наши никогда не спускались ниже пояса. Я не могла вступать в интимные отношения ни с парнями, ни с женщинами. Я все рассказала моей мачехе. Эта женщина стала моим единственным настоящим другом. Она поделилась услышанным с моим отцом, и они отвезли меня в город, где жил доктор Янов. Я помню мою первую встречу с ним. На все его вопросы я отвечала одной и той же фразой: «Не знаю». Было решено, что я перееду в его городок и пройду курс интенсивного лечения.
Лечение оказалось весьма действенным. Я смогла сохранить работу. Я перестала иметь дело с женщинами и начала встречаться с мужчинами; правда, по большей части, эти мужчины были старше меня. Один был пятидесятилетний профессор философии и бывший министр. Я соблазнила его, и одновременно спала с его двадцатилетним сыном. Ну что ж, я решила, что у меня все хорошо, и поэтому переехала обратно в Лос–Анджелес. Какое-то время я жила с матерью и отчимом, потом нашла работу и сняла квартиру. Почти каждое воскресенье у меня были припадки крика и плача. От этих припадков я всегда чувствовала себя разбитой и неготовой к работе по понедельникам. По выходным дням я никогда не занималась какими-либо делами. Вместо этого я праздно болталась по городу, навещая либо сестру, либо друзей и подруг. Одной из моих лучших подруг стала Хильди, девушка, с которой я познакомилась, когда мне было шесть лет. Эта женщина вносила в мою жизнь порядок и стабильность. Кроме того, у меня был «платонический любовник» Раймонд. Мы ходили с ним в походы, часто вместе путешествовали на машине, вместе обедали в ресторанах и ходили в кино. Секс в наших отношениях был исключен, насколько это касалось меня. Этот парень просто не привлекал меня в этом отношении. В течение шести месяцев я регулярно посещала психиатра. На приемах только он говорил и произносил свои проповеди и поучения. Мне практически никогда не удавалось раскрыть рот. Из этого лечения ничего не выходило, оно не действовало. Когда я услышала, что в Лос–Анджелес вернулся доктор Янов, я решила снова обратиться к нему. Так я попала на групповые сеансы психотерапии.
За много лет я пристрастилась к таблеткам. Когда мне было семнадцать лет, мой врач прописал мне эти таблетки для того, чтобы я похудела. Я принимала по одной ампуле в день в течение пяти дней и объедалась в выходные. Я сказала доктору Янову: «Я принимаю таблетки, чтобы не чувствовать жизни… Я меньше чувствую, когда принимаю таблетки… Я так чувствительна к жизни, что не могу этого вынести. Мне нужны таблетки, чтобы приглушить чувства, притупить ощущение жизни. Таблетки заставляют меня чувствовать себя мертвой. Музыка звучит очень громко, бравурно и грубо. Я чувствую себя заключенной в толстую раковину». Каждое утро я словно говорила себе: «Я не хочу жить сегодня, но мне придется до вечера влачить существование». Принимая таблетки, я могла поддерживать стабильный вес, обжираться до отвала, когда мне этого хотелось и абсолютно не чувствовать того, что происходило со мной в действительности. И так продолжалось без перерыва семь лет. В одно прекрасное утро я поняла, что не смогу прожить наступающий день без таблеток. Я была на крючке. Я стала наркоманкой. Ну, хорошо, положим я знала, что Арт работал в то время над своей идеей относительно первичных сцен и состояний. Я действительно искренне почувствовала, что он сможет мне помочь, и поэтому я бросила пить таблетки. Несколько недель спустя я перестала курить, полностью отказавшись от сигарет. Несколько раз я была у Арта на индивидуальном приеме, и мне показалось, что он меня к чему-то готовит.
17 сентября 1967 года я записала в дневнике: «ПОМОГИ МНЕ ПОЧУВСТВОВАТЬ БОЛЬ… Я ТАК СТРАДАЮ ОТТОГО, ЧТО ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕ ЧУВСТВУЮ… Я УВЕРЕНА, ЧТО ПЕРВИЧНАЯ БОЛЬ, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ПОЗВОЛИТ МНЕ ПОНЯТЬ, ЧТО Я ЖИВА… ПОТОМУ ЧТО СЕЙЧАС Я РЕАЛЬНО ОЩУЩАЮ СЕБЯ МЕРТВОЙ»
В тот вечер, занимаясь в группе, я вспомнила и прочувствовала ситуацию, пережитую мною несколькими вечерами раньше; Раймонд массировал мне шею и плечи, когда я вспомнила, как мне хотелось, чтобы кто-нибудь из родителей хотя бы один раз взял меня на руки. Доктор попросил меня разыграть небольшую психодраму со Стивом, другим участником группы. Я легла на пол лицом вниз. Стив принялся рассказывать мне детскую сказку, одновременно поглаживая меня по плечу, как будто баюкая. Мне хотелось расслабиться и насладиться его голосом и прикосновениями, но вместо этого я испытала страшное напряжение. Когда Стив принялся гладить меня по волосам и по затылку, я очень заволновалась и испугалась так, что резко отодвинулась в сторону. Он продолжал гладить меня по волосам и шее, но напряжение во мне лишь нарастало. Потом я сосредоточилась на руках Стива, и внезапно, они превратились в руки моего отца. «Боже мой, ведь это руки моего отца, а сама я лежу в кроватке на смятой простыне». Я доподлинно это почувствовала. Я была там, в далеком детстве — мне было полгода, и отец гладил меня по головке… Это чувство так возбудило меня, что я была близка к оргазму… Потом руки исчезли, я потеряла контроль над собой и стала стремительно погружаться в себя… Меня буквально засасывало внутрь моего подсознания… Я падала и падала… Мне казалось, что это падение продолжается целую вечность… Я видела красные и белые вспышки, раздавались резкие ревущие звуки… Меня разрывало на миллион кусков… Я поняла, что умираю… Это был конец… Мне казалось, что меня бьют током… Потом откуда-то изнутри я начала ощущать прилив сил, я обрела способность и силу кричать… Я кричала, смутно ощущая, что извиваюсь, мечусь и катаюсь по полу… Я на что-то наткнулась… Потом я перестала кататься и закричала, что хочу оргазма… Потом я снова начала падать в себя, снова появилось ощущение удара током, и я опять начала кататься по полу… Потом я перевернулась на спину, и меня словно овеяло прохладным ветерком. Я открыла глаза и осмотрелась… Я совершенно спокойно произнесла: «Я была моей болью». Я была жива. Я выжила, я уцелела. Я разбила хрупкую раковину и вернулась в себя.
Потом я поняла, что это была моя первичная сцена. Меня очень редко брали на руки, когда я была младенцем, если вообще когда-нибудь брали. Отец, правда, говорит, что «гладил и
ласкал» меня, когда я была маленькой. Это было именно тогда, когда я отключилась. Меня никогда не брали на руки, если не считать редких отцовских прикосновений, который «гладил и ласкал меня». Как будто я была взрослой женщиной! Родители прикасались ко мне, и я знала, что они существуют, но на руки меня брали так мало, что у меня не было чувства, что существую я. Мучительной болью была потребность побыть на руках — побыть, чтобы выжить. Отец дразнил меня — он ласкал, волновал и возбуждал меня, а потом исчезал. Маленького ребенка надо постоянно держать на руках, чтобы он чувствовал, где он и кто он, чтобы враждебный внешний мир отпустил его. Я отключилась, потому что если бы я продолжала что-то чувствовать, то взорвалась бы от боли. Я расщепилась, чтобы не разорваться. С того времени я и пребываю в постоянном напряжении. Я отключилась так надежно, что перестала ощущать даже напряжение. Я стала символом того, чего не могла ощутить и прочувствовать по малолетству — символом своего собственного расщепления.
На следующее утро я стала сверхчувствительной ко всему. Ноги мои были еще напряжены, и мне было трудно вставать. Я прекрасно осознавала, что меня окружает и где я нахожусь. Я испытывала потребность медленнее говорить и ходить. Наплыв сильного чувства миновал. Мне было нес кем говорить и некуда идти. Временами все это безгранично меня поражало. Потом появлялась невыносимо огромная печаль от утраты борьбы и ее смысла. Вся моя жизнь была борьбой за родительскую любовь, эту борьбу я разыгрывала, как спектакль, с помощью своих друзей и подруг. Все это было таким притворством и обманом.