Первое апреля — один день весны
Шрифт:
4
Конечно, весна всюду чувствуется. И в городе чувствуется, и на загородных дорогах, и в лесу.
Всюду оживает природа, и люди, под стать ей, радуются.
И все же нигде так весны не понять, не почувствовать, как в деревне.
Для деревни весна — не смена одежды, не хмель свежего воздуха в голове, не беззаботная радость и нетерпеливое ожидание положенного отдыха. На это у деревни и поздняя осень есть, и зима, хотя в любую пору дела здесь всем хватает. Известно, что молоко пить и мясо есть люди круглый
Как передремал лишнее — сам на себя пеняй и другие на тебя пенять будут. Эта дрема и в самой деревне аукнется и в городе — в магазинах.
У Гошки, ясно, по малости лет таких мыслей не было, когда подъезжали они с отцом к деревне Голубинка. Да и какие у него могли быть мысли, если в деревне-то Гошка, по существу, никогда не был! Коров и тех на картинках только видал! Ведь дача, где они прежде жили, — не деревня. Это был поселок, населенный такими же дачниками, как Гошка, и вокруг на много километров тянулись такие же дачные поселки.
Красиво стоит Голубинка, на высоком косогоре. Слева лес, видно, большой — края его не достанешь глазами. Справа — сосны и елки малой рощицей. Деревня вынесла свои дома между лесом и рощицей как бы специально, напоказ: мол, глядите, люди приезжие и по дороге проезжие, на нас, голубинских. Вот как мы на земле стоим — красиво и прочно!
Дома многие в Голубинке и впрямь голубые. То ли синькой выкрашены, то ли еще какой небесной краской, но со стороны глаз радуют.
— Это здесь давно так повелось, — объяснил отец. — Бабка твоя рассказывала, что и в молодость ее в Голубинке дома в синий цвет красили.
Бабку свою Гошка знал по единственной фотографии в альбоме. Да еще по разговорам о том, что вскоре после смерти избу ее спалило грозой.
Представить бабушку молодой Гошке было трудно. Наверно, это было очень-очень давно.
— А ты здесь жил? — спросил Гошка.
— Немного, года два, говорят, как родился. Мы в городе жили с отцом нашим, значит, с дедом твоим…
Они подъехали к большому мосту.
— «Река Глубокая», — вслух прочел Гошка. — Вот покупаемся!
— Купаться здесь летом хорошо, — сказал отец. — Не утонешь! По пуп всю речку перейти можно. Одно название «Глубокая»!
Сейчас река казалась широкой, внушительной. Лед еще не сошел, но по краям река разлилась талыми водами, вплотную подходившими к косогору, на котором стояла деревня, и к лесу с противоположного берега. В середине реки на льду еще виднелись лыжни и лунки.
Около одной из лунок сидел неизвестно как попавший сюда через водные преграды рыбак с удочкой и книжкой. Может, он так и сидит здесь с зимних времен и не видит, что весна настала и вот-вот реку вскроет?
Миновав мост, отец вышел из машины и стал прикидывать, как лучше подъехать к деревне:
— Зимой все не так было. А сейчас по этой грязи, пожалуй, и не проберешься.
Пришлось справиться у прохожих. Лишь
— А вы вперед проезжайте. Метров триста. Там дорога в Голубинку как раз через лес. Отменная дорога. Проедете!
«Отменная дорога» оказалась не совсем отменной. Распутица и грузовики сделали свое дело: разбили дорогу как могли. Отцу пришлось порядком покрутить баранку, чтобы не засесть.
В лесу стояла сырая, промозглая прохлада. Пахло прелой листвой, мхом, хвоей. Птиц в лесу пока не слышно, а может, они просто остерегаются дороги! Только тяжело прошумел крыльями взлетевший с ближней ели ворон да где-то вдали раздалась барабанная дробь дятла.
Дорога стала светлеть — впереди появилось солнце. Лужи блеснули в его лучах. Молодая сорока испуганно взлетела с дороги, спугнув стайку воробьев. Воробьи тут же возвратились, но услышали шум машины и опять подались в сторону, чтобы переждать. Хоть и не ахти какая штука идет, а все же машина. Лучше не рисковать!
— Кажется, выкрутились! — сказал облегченно отец, когда они выбрались из леса на относительно сухую часть дороги.
Теперь слева лежали бесконечные поля, покрытые довольно заметной зеленью озимых. В двух-трех местах женщины разбрасывали лопатами остатки снега, притаившегося возле кустарника и в канавах.
Трактор тащил по полю прицеп, груженный сероватым песком. На песке сидели девушки и, задрав головы, смотрели в небо. Прямо над ними тянулся облачной струйкой след самолета. Девушки следили за невидимым самолетом и вовсе не замечали, как кувыркаются в воздухе жаворонки. Трактор тяжело кряхтел, пробираясь с прицепом по неровной мокрой земле, и песен жаворонков Гошка не услышал. И все же, видно, они пели. Уж очень здорово кувыркались жаворонки! Кувыркались, взлетали вверх, падали вниз, делали круги! Как тут без песен!
Дорога свернула вправо, и машина легко покатила к деревне.
— Ну, вот мы и у цели! — весело сказал отец.
Деревенская улица встретила их непривычной тишиной.
Гошка заметил, что теперь, вблизи, дома в деревне уже не выглядели так красиво, как издали, с дороги. Дома были всякие: и новые, и старые, и совсем покосившиеся под соломенными крышами. И голубой краской не все покрашены. Но были и голубые, и новые, и по-настоящему красивые.
Воскресный день в городе — это толпы людей, шум, гам, а тут на улице пусто, дома будто замерли. Только птицы щебечут да малые ребята, даже для Гошки совсем малые, возятся возле домов.
Отец подогнал машину к одному из палисадников и заглушил мотор. Прямо перед домом на улице стоял новый сруб — обычная коробка из свежеотесанных бревен с пробитыми в стенах окнами и дверью.
— Вот она, будущая хата наша! — сказал отец и добавил: — Если договоримся, конечно. Нравится?
Гошка довольно безразлично посмотрел на сруб («Что тут такого: коробка недостроенная — и все!»), почесал нос и, чтобы не огорчать отца, сказал:
— Ничего!
— А теперь пойдем, — поторопил отец.