Первое апреля октября

Притуляк Алексей

1. Вокзал

Люди лежали на рельсах плотно, голова к голове, буквально яблоку негде было упасть. Череда этих голов — чёрных, белокурых, русых, рыжих, крашеных, в завитушках, лысых и усреднённо стриженых — уходила за вокзальный горизонт, как чётки из разносортных арбузов и тыкв.

Это совершенно точно не было сном. Пётр Сергеевич был абсолютно уверен, что всё происходит на самом деле.

Ведь проснулся он ещё в начале девятого. Пил невкусный кофе и следил за раздражённой

женой, которая уверенно и молча собирала вещи, чтобы уйти от него навсегда и тем самым испортить ему выходной. Если бы она собирала вещи не молча или хотя бы не так хаотично, что бывало уже не раз, Пётр Сергеевич, возможно, нашёл бы кофе неплохим и не пришёл на вокзал. Но по всему выходило, что в этот раз ему точно грозил бракоразводный процесс.

— Может быть, пообедаем вместе, Нинок? — робко предложил он напоследок. Жену свою Пётр Сергеевич боготворил, ей поклонялся и стряхивал с неё пылинки.

— Нет уж, Бредяев, — холодно ответила стремительно становящаяся бывшей жена. — Иди ты в задницу. И не смей называть меня этим идиотским прозвищем, тысячу раз тебе говорила!

Уже у двери она окончательно добила несостоявшегося мужа:

— Никогда ты не умел быть настоящим мужиком, Бредяев. Подкаблучник!

В последнее время у неё много и часто болели зубы, так что она практически не выходила из кабинета стоматолога и пришлось удалить уже два или три зуба в нижней челюсти. Тем не менее, как видите, она могла ещё очень и очень больно укусить.

Укусив таким образом, бывшего мужа в душу и впрыснув в неё змеиный яд вины, убивающий надёжней любого другого яда, она ушла.

В десять ноль-ноль, поедая вчерашнюю холодную котлету, Пётр Сергеевич понял, что сил больше нет, что свет ему не мил и жить не хочется.

В одиннадцать пятнадцать, за кружкой пива, ему попалось на глаза расписание поездов.

В одиннадцать сорок восемь, уже два раза прочитав расписание от корки до корки, и выпив литр пива, Пётр Сергеевич внезапно понял, что московский поезд, прибывающий в тринадцать двадцать по москве, — это именно то, что ему нужно, чтобы покончить со всем и разом. Он посмотрел на часы. Часы стояли. Последние два-три дня они часто останавливались — пора было менять батарейку. Пётр Сергеевич сверился с будильником, перевёл стрелку часов на правильное время. Часы опять пошли. Кивнув, он лёг вздремнуть.

Ему приснилась недовольная толстая женщина, чьё лицо едва помещалось в маленьком окошке. Она большими кусками поедала котлеты с тарелки Петра Сергеевича, а потом предлагала оказать ему бытовую услугу, но Бредяеву было страшно смотреть в её глаза, напоминавшие циферблаты часов, поэтому от бытовой услуги он отказывался. Толстая женщина за это на него обижалась и грозилась всё рассказать его жене.

В четырнадцать десять он проснулся второй раз, весь в поту от кошмарного сна, выпил чашку мате, съел бутер сброд, как любил он выражаться, и отправился на вокзал. И увидел вереницу голов, уходящую от начала перрона к горизонту…

Пётр Сергеевич растерянно огляделся в поисках хоть какого-нибудь

просвета в головах. Вотще! Просвета не было.

— Эй, Бредяев! — окликнули его откуда-то из левого ряда возлежащих.

Повернувшись на голос, он узрел весёлое лицо своего коллеги, кладовщика Пронькина. Тот лежал, подложив под голову носовой платочек в синюю полоску — всегда любил комфорт.

— Тут мест нет, — приятельски пояснил Пронькин. — Говорят, до самого шестого километра всё занято. И обратился к соседке, полноватой даме в наспех набранной на бигуди причёске: — Может, уплотнитесь чуток, мадам? Товарищу место нужно. Сослуживец мой.

— Некуда мне уплотняться, — нервически дёрнула головой дама. — Мне Колбасин в затылок дышит. Двадцать два года уже дышит в затылок, сволочь.

— Ну, теперь недолго ему осталось дышать, — ободрил её Пронькин.

— Любовью дышу, — прозвучал Колбасин, бухгалтер из автоколонны номер тринадцать тридцать девять. — Исключительно, Мариночка, любовью.

— Да кто ж не знает-то, — покривилась дама. — В нашем доме половина мужиков ею дышат. — И зачем-то пояснила для Петра Сергеевича: — Любка это, из первого подъезда. Продавщицей в «Мазафака» работает, стерва такая. Через неё вся его, — кивок за спину, на мужа, — автоколонна прошла, да не по разу.

Где-то прогудел маневровый. Пахн уло дизелем, весёлым машинистом и перевозимой подопревшей древесиной.

«Рейс номер шестьсот шестьдесят шесть, Москва-Богаделенск, задерживается на неопределенное время», — вдруг объявил гнусавый женский голос диктора, больше подходящий торговке семечками с Южного рынка. Голос был преисполнен ехидства, как показалось Петру Сергеевичу.

— Бар-р-рдак! — привычно прокомментировал муж нервной дамы, Колбасин.

— Страна дураков, — подтвердил тощий клерк справа, почти невидимый за потным толстяком в зелёных подтяжках, который давно уже мирно спал, поэтому не поддержал общего возмущения, а только пошлёпал во сне губами-варениками.

Ропот пошёл по головам, удаляясь в сторону вокзального горизонта, чтобы через пару минут вернуться шорохом океанского прибоя: «Беспредел!», «Всё как всегда!», «Это сколько же нам тут ещё лежать?», «Да подвиньтесь вы хотя на йоту!»

«Что за флэшмоб!» — выругался мысленно Пётр Сергеевич.

«А ведь поезд, пожалуй, не пройдёт, — подумалось в следующий момент. — Где ж ему пройти по стольким-то шеям!»

— Perdoneme se?or, fuma Usted? — спросил откуда-то из-под его правой ноги мужской голос с латиноамериканским прононсом.

Пётр Сергеевич пробежался взглядом по усатому, смуглому и остроносому лицу то ли аргентинского, то ли уругвайского подданного и достал пачку сигарет. Протянул:

— Por favor, se?or.

— Muchas gracias! — сердечно поблагодарил черноглазый носитель испанского.

— De nada, — кивнул Бредяев.

— Дай уж и мне сигарету, что ли, — окликнул Пронькин. — Я как-то наспех собрался, ничего с собой не прихватил.

Пётр Сергеевич удовлетворил просьбу сослуживца, поднёс ему огоньку.