Первое дело слепого. Проект Ванга
Шрифт:
– Не представляю, кто бы это мог быть. Грабовский, Грабовский…
– Есть такой знаменитый экстрасенс, – подсказал Баркан. – Ясновидящий.
– Правда? Грабовский, Грабовский… Борис?
– Ну да! – обрадовался корреспондент. – Борис Григорьевич, Б.Г. Ну?
– Нет, не помню, – пожал плечами сосед. – А что за шум? Ужин, что ли?
– Так называемый.
– Так чего же мы сидим? Айда, а то жрать хочется просто невыносимо. Не помню, когда я последний раз ел.
Что ж, по крайней мере, чувство юмора у соседа сохранилось. Вместе с ним посмеявшись над довольно удачной шуткой, Баркан отправился на ужин. Ел он торопливо, не разбирая вкуса (пожалуй, к счастью для себя), и, залпом выпив жидкий, похожий на отвар березового веника, чуть сладковатый чай, первым покинул столовую. Уединившись на служебной лестнице, где было полутемно и пахло
Шеф, при всей его осторожности, временами переходящей в откровенную трусость, все еще не утратил способности чуять хороший материал за версту. Материал у Баркана на этот раз был просто на загляденье – экстра, прима, люкс! – и шеф моментально уцепился за идею. Осыпав корреспондента похвалами, он велел продолжать в том же духе и постараться управиться до завтра, чтобы статья вышла уже в следующем номере. Пряча телефон обратно в карман, Игорь испытывал настоящую гордость. Впервые ему доверили самостоятельную разработку действительно серьезной, многообещающей темы. Не поблагодарили за информацию и отодвинули в сторонку, чтоб не путался под ногами, а обещали место на второй полосе и просили написать поскорее, пока кто-нибудь не перехватил сенсацию. Это уже было явное свидетельство признания его профессионального роста и заслуг перед газетой, что, в свою очередь, служило поводом потребовать прибавки к зарплате.
В палату он вернулся, насвистывая и про себя радуясь тому, что вздремнул днем, подготовившись тем самым к ночной вахте, о которой в тот момент даже не подозревал. Сосед уже уютно посапывал, укрывшись одеялом. Видно, ему здорово досталось, он даже не пошел вместе со всеми смотреть телевизор. Баркана это вполне устраивало. Порывшись в тумбочке, он отыскал запасную ручку, проверил, сколько чистых страниц осталось в блокноте, и сел на свое место у подоконника.
За окном ярко горел уличный фонарь. Свет его, проникая сквозь мокрые ветви полуоблетевшей березы, ложился на бугристый от многолетних напластований краски больничный подоконник. Это было не самое лучшее освещение для работы, но ни включить в палате свет, ни уйти куда-нибудь, где было посветлее, Игорь не мог: корреспондент должен был свято охранять сон соседа в расчете на то, что он еще что-нибудь скажет.
Где-то к часу ночи статья была в общем и целом написана. Сосед то похрапывал, то тихонечко сопел, вызывая у Баркана жгучую зависть. Разговаривать во сне он, кажется, больше не собирался; Игорь пару раз тихонечко его окликнул, но тот в ответ лишь мычал и сонно чмокал губами. Упорствовать журналист не стал. Чтобы скоротать время, он решил перечитать написанное, поправить, где надо, стиль и расставить по местам запятые, с которыми у него была вечная беда.
Как только он приступил к этому делу, чуть ли не водя по строчкам носом, фонарь за окном вдруг погас. Баркан шепотом выругался, фонарь вспыхнул, снова погас и опять загорелся, но уже еле-еле, вполнакала. Читать при таком освещении стало решительно невозможно. Можно было пойти в коридор и воспользоваться настольной лампой на посту медсестры, которая все равно, наверное, дрыхла в ординаторской, а может, и занималась чем-то более интересным в компании дежурного врача. Но вдруг сосед все-таки заговорит? В данный момент его сонное бормотание было важнее всех запятых на свете, и пропустить хотя бы одно словечко Баркан просто не имел права. И потом, в конце-то концов, для расстановки запятых существует корректор, а для правки стиля – редактор. Пусть каждый занимается делом, за которое получает зарплату! Дело Игоря Баркана – добывать информацию, а не вылавливать блох в тексте…
Растревоженный долгим сидением в неудобной позе бок ныл, как больной зуб, тумбочка немилосердно резала зад. Баркан перебрался на кровать и, поскольку сидеть на ней в гипсовом корсете было еще неудобнее, чем на тумбочке, осторожно прилег. Две или три минуты, показавшиеся ему вечностью, он мужественно таращился в потолок, борясь с непреодолимым желанием закрыть глаза, а потом все-таки не выдержал, сдался. В конце концов, что изменится, если он на минутку опустит тяжелые, словно налитые свинцом, веки? Слушает-то он все равно ушами, а не глазами…
Игорь Баркан закрыл глаза и уснул раньше, чем додумал эту мысль до конца. Засыпал он, как правило, исключительно на боку, подложив под голову кулак и поместив между ним и щекой подушку. Эта привычка выработалась у него
Когда это произошло, человек на соседней койке открыл глаза и, подождав еще с минуту, беззвучно принял сидячее положение. Палата была крошечная, поэтому, чтобы дотянуться до кровати Баркана и извлечь у него из-под подушки блокнот с двумя вариантами сенсационной статьи, ему даже не пришлось вставать. Помахав блокнотом перед носом у храпящего корреспондента и убедившись, что тот на самом деле крепко спит, обладатель амнезии перелистал странички и стал читать. Света, проникавшего в палату с улицы и через узкую щель под дверью, едва хватало на то, чтобы различать смутные очертания предметов, однако человек с забинтованной головой именно читал, словно мог видеть в темноте, как кошка.
Дочитав до конца, он с усмешкой покачал головой и осторожно вернул блокнот на место. Стиль и орфография статьи, как и умственные способности автора, оставляли желать лучшего, однако информация была изложена в целом верно и с правильной эмоциональной окраской, разве что чересчур густой. Но это уже были мелочи, не имеющие никакого значения: сосед Баркана имел все основания предполагать, что данный опус никогда не будет опубликован.
Убедившись, что все в порядке, странный пациент районной больницы поселка Красная Горка бесшумно улегся на кровать и через минуту уже спал сном праведника.
Глава 16
Валерьян Модестович Кушнеров остановил машину перед калиткой больничного парка, выключил двигатель и затянул ручной тормоз нервным жестом неопытного водителя, постоянно боящегося что-нибудь перепутать или забыть и именно из-за этой своей боязни служащего источником смертельной угрозы для всех участников движения, и в первую очередь для себя самого. Водительский стаж Валерьяна Модестовича исчислялся уже десятью годами, однако пять последних из этих десяти лет он ездил на личном автомобиле исключительно в качестве пассажира. Владелец, директор и главный редактор газеты «Горожанин» был человеком занятым, ездить ему приходилось много; еще чаще автомобиль гоняли туда-сюда по нуждам редакции, так что, выбившись в издатели, ему волей-неволей пришлось нанять водителя. Кроме того, Кушнеров очень любил выпить; выпивка служила отличной смазкой во время многочисленных деловых переговоров и верным, испытанным средством для завязывания полезных связей и установления контактов, так что он уже не мог припомнить времени, когда был по-настоящему, совершенно, безупречно трезв. Коньячком от него попахивало постоянно – пусть слегка, но попахивало, – а инспекторы ДПС, даже если почти каждого из них ты знаешь чуть ли не с пеленок, пьянство за рулем не приветствуют. Права, может, и не отберут, но будут тормозить на каждом углу, чтоб не упустить случая сунуть в карман лишнюю копейку. Ну, и кому это надо? Кому угодно, только не Валерьяну Кушнерову!
Но сегодня случай был особый, можно сказать, чрезвычайный, и ввиду этой чрезвычайности Валерьян Модестович был трезв и самолично сидел за рулем своего подержанного белого микроавтобуса. И волнение, которое он испытывал, было лишь отчасти вызвано этим обстоятельством.
Кушнеров выбрался из кабины, с лязгом захлопнул дверь и направился к калитке, но на полпути спохватился, вернулся и запер машину. Норма по забытым мелочам, таким образом, была выполнена, и, перестав беспокоиться хотя бы по этому пустяковому поводу, господин главный редактор деловитым колобком покатился по усыпанным опавшей листвой дорожкам больничного парка. На ходу он сделал звонок по мобильному телефону; на том конце линии звонка ждали с явным нетерпением, так что, когда Кушнеров добрался до парадного крыльца, под крошащимся бетонным козырьком уже топтался, зябко поеживаясь, Баркан в наброшенном поверх спортивного костюма стеганом больничном халате и пляжных шлепанцах, которые довольно дико смотрелись в сочетании с белыми шерстяными носками. Держался он неестественно прямо – надо полагать, из-за гипсового корсета, что защищал сломанные ребра, – а волосы на затылке ему выстригли, чтоб было куда прилепить толстую нашлепку из марли и медицинского пластыря.