Первое имя
Шрифт:
— Верно ведь! — сказал один из машинистов. — Ясно, дочерпывать нужно.
— Нет, приятель дорогой, опять спешишь! — возразил Пестов. — Этот пример мы для того привели, чтобы показать, как над своими недостатками надо думать. Ну, а что нужно прежде всего? Прежде всего старайся так работать, чтобы ковш сразу получился полный, с шапочкой…
С особым чувством слушал Паня своего батьку.
Шаг за шагом разбирал он, знатный, прославленный человек Горы Железной, любую, даже мельчайшую ошибку молодых работников. И хоть бы раз подосадовал на своих учеников… И с каждым звуком этого голоса, согретого желанием помочь молодым машинистам, крепло желание Пани поговорить с отцом, как бы тяжело это ни было. Поймет, все поймет батя и непременно одобрит его решение!
Беседа в столовой подошла к концу.
— Наведывайтесь, молодые люди! — сказал Григорий Васильевич и пошел проводить гостей.
Спустя минуту вышел во двор к Паня.
Отец осматривал садовую ограду, пробуя планки. Некоторые планки плохо держались на ослабевших гвоздиках.
— Принеси-ка, сынок, молоток да гвоздочков, — сказал он. — Что ж ты, наследник, за двором и садом не смотришь? Непорядки завелись…
— Батя, я потом сам всё сделаю, — пообещал Паня. — А теперь мне с тобой поговорить нужно.
— Что случилось? — посмотрел на него отец. — Давай, выкладывай.
Они сели за стол в садике.
Григорий Васильевич достал папироску и вынул из коробка спичку, все внимательнее глядя на Паню, который сидел перед ним, опустив голову.
— Я, батя, плохо сделал… — наконец сказал Паня.
— Что именно?
Когда Мария Петровна, выглянув из кухонного окна, увидела мужа и сына, сидевших в саду, Паня, понурившись, что-то говорил, а Григорий Васильевич слушал его так внимательно, что вспомнил о зажженной спичке лишь тогда, когда она бесполезно сгорела. Он зажег новую спичку, закурил и продолжал слушать, становясь все серьезнее.
«О чем это они? — встревожилась Мария Петровна. — Набедокурил Паня, что ли? В школе что-нибудь вышло?.. Ишь, глаз не поднимает со стыда…»
Кончил говорить Паня. Заговорил Григорий Васильевич, сначала тихо и медленно, причем развел руками, потом его голос прозвучал громко и сердито.
«Расстроился отец, — подумала Мария Петровна, слышавшая, как Григорий Васильевич, тяжело ступая, прошел через переднюю и столовую в спальню. — Что там случилось? В дом Паня не идет. Ох, чадушко бедовое!»
Она пошла в спальню расспросить Григория Васильевича, что стряслось, мучилось. А Паня смел в кучу темные от сырости опавшие листья, и во дворе подмел, и покрепче приколотил планки в ограде.
Покончив с этими делами, он не сразу решился войти в дом, стыдясь показаться на глаза родителям.
К счастью, в столовой он не застал никого.
— Вадька, давай ко мне на велосипеде! — сказал Паня по телефону своему другу.
— Хорошо, хорошо, я сразу приеду! — поспешно согласился Вадик, осчастливленный этим звонком. — А куда мы поедем?
— Недалеко… Дело одно есть…
В кухне мать лепила пельмени.
— Рассерчал отец, обиделся, — тихонько сказала она Пане. — Ведь с какой душой наши горняки работают, а ты что придумал, бессовестный? Ты бы еще стал в карты на отца играть… С кем это Вадик в спор на стахановцев пошел?
— Я, мам, один виноват… — ответил Паня.
Мать обернулась к нему, хотела возразить, но не сделала этого и выпроводила Паню из кухни. «Будто человеком становится», — подумала она, вспомнив сосредоточенный взгляд светлосиних глаз под нахмуренными тонкими бровями, почти сросшимися на переносице.
На улице залился, велосипедный звонок: это приехал Вадик.
Мальчики забрались в сад и стали шептаться.
Каких только чувств не выразило лицо Вадика. Удивление, даже оторопь, острое сожаление, мольбу и протест. Но кончилось все мрачной покорностью, и мальчики приступили к сборам.
Прежде всего они сложили в одно место «дубли», то-есть камни средней ценности, хранившиеся в каменных складцах на чердаке, в углу сарая и даже под крыльцом. Получилась порядочная куча самоцветинок и любопытных образцов различных минералов. Мальчики отобрали лучшие образцы, сложили в мешок и приторочили его к багажнику Вадиного велосипеду, который только крякнул под грузом.
— Как картошка с рынка… Я даже три таких мешка увезу! — похвастался Вадик, переоценивая свои силы и выносливость машины. — Давай мне еще что-нибудь.
Он не закончил, так как Паня молча ушел в дом и через минуту вынес на крыльцо ящики № 2 и 3, а затем самый тяжелый ящик — № 1.
— Держи мешок! — приказал он.
— Держу…
Вадик расправил мешок и умоляюще взглянул на товарища:
— Слушай, Пань… Посмотрим третий номер, хорошо?
— Не видел ты его! — сказал Паня, хотя Вадик будто подслушал его желание.
Лучше было бы не поддаваться этому искушению.
В солнечных лучах камни ожили и раскрылись. Ячейки ящика наполнились разноцветными искрами, и каждая искра уколола сердце Пани сожалением. Богатство, красота!.. Морион, умело запеченный в тесте, стал прозрачным, как смеющиеся карие глаза; в шестигранной клетке хризолита заиграла вспыхивающая золотистая зелень; шерл так и потянулся к небесной синеве.
— Пань, ты помнишь?.. — И Вадик замолчал на полуслове.
Пустой вопрос! Помнил ли Паня, неутомимый поисковик, удачливый добытчик каменных цветов, где и как все это было найдено? Мог ли забыть Паня, как они с Вадиком бродили по лесопарку и за рекой, копались в старых шурфах, перебирали отвалы старинных рудников и приисков, сдирали дерн в самоцветных угодьях, чтобы попытать счастья под корнями травы! Помнил, все помнил Паня: каждый удар кайлом и молотком, каждое биение сердца, почуявшего удачу…