Первое задание
Шрифт:
— Как моя переводчица? Не правда ли — хороша!
— Она просто прелесть! — чистосердечно ответил Николай. Подошла Наташа. Она, казалось, расцвела. Столько любви и радости было в её взгляде, что Николаю опять стало не по себе.
— Но вы ничего не ответили мне, — обратилась она уже по-немецки.
— Разве у вас мало друзей? — скрывая радость, спросил Николай.
— Много, но настоящий бывает единственный, — ответила она и так посмотрела на Ганса, что он задохнулся от восторга.
— Как она непосредственна и мила! — не удержался Ганс.
— У вас тонкий вкус, господин майор, фрау Наташа действительно необыкновенная женщина.
Осмотр прошёл без сучка и задоринки. Комендант был поражён чистотой и порядком.
— О! Господин Крылов, я вполне, я очень удовлетворён и приятно удивлён состоянием подразделения. Вы прекрасно понимаете немецкий порядок и не теряли время даром. Похвально и достойно подражания!
— Рад стараться, господин майор, — с готовностью ответил Николай.
В заключение инспекции был проведён строевой смотр, который ещё более улучшил настроение коменданта. Он произнёс перед строем небольшую речь и, довольный увиденным, благополучно отбыл.
Николай распустил строй, ушёл к себе в кабинет и задумчиво замер у окна.
За ночь зима опушила землю, крыши домов и ветви деревьев лёгким искристым снегом, и, как в старой доброй сказке, всё преобразилось вдруг. Деревья, ещё недавно серые, стыдливо-голые, стояли теперь, как невесты, — в белых венчальных платьях, загадочные и красивые. Дома надели на себя тёплые, мягкие шапки. Даже облака, неугомонной, беспорядочной стаей пробегающие над городом, казались не такими, как вчера, — более светлыми и весёлыми. И солнце стало ярче и холоднее.
Перед окном стояла тихая молодая берёзка. Быстрый, вертлявый воробей, вспорхнув, сел на заснеженную веточку, качнул её — серебристой пылью посыпался снег, — веточка освободилась от тяжести, разогнулась и подбросила воробья. Он испугался и улетел. Николай продолжал смотреть в окно, но то, что видели глаза, не осмысливалось, не укладывалось в голове.
Он думал о Наташе.
И в разлуке Николай много думал о ней, но думы эти чаще всего были светлыми, приятными мечтами. Теперь пришла тревога. Он стал бояться за неё. Казалось, только сейчас, когда состоялась встреча, он понял, какое напряжение ума, воли, моральных сил требовалось от неё, чтобы играть свою опасную роль. Наташа, Наташка, что ты за человек! Откуда черпаешь силы, как тебя хватает на всё. И вдруг в его воображении возникло лицо коменданта. «Как вам моя…» Моя! А какая самоуверенность и восхищение ею! И безграничное самодовольство! Восхищение и самодовольство рядом!.. И чувство жгучей, неодолимой ревности заполнило его, сдавило сердце. Он прислонился горячим лбом к холодному стеклу окна. Горько сжались побелевшие губы, руки безвольно замерли, глаза уставились в одну точку. Но вот он подавил вздох и медленно открыл форточку. В тёплую комнату ворвался морозный воздух, бросив в лицо щепотку колючих снежинок. Николай ощутил их холодное касание. И в тот же момент выдержка окончательно покинула его: воображение угодливо рисовало картину одну страшнее другой. Он заметался по кабинету. Николай уже почти не сомневался в падении Наташи.
Но этого не может быть!
А почему не может? Она всего лишь женщина.
А женщины всегда неожиданны, в большом и в малом, тем более — красивые. Кто знает, чем она живёт сейчас, что скрывается под весёлой улыбкой? Он остановился, точно ударился грудью о невидимую преграду, резко потряс кулаками и безвольно опустил их. Ответы на его вопросы не приходили. И вдруг он посмотрел на себя со стороны и понял, что до этого момента совершенно не знал себя. Всё происходящее было для него настоящим откровением. С трудом сдерживаясь, он налил из графина воды, жадно глотнул и звонко стукнул о стекло стола стаканом. Но это не уменьшило его страданий. Не хотел думать о ней, но думал; не хотел видеть её, но она возникала из ничего, предельно зримо. Это усиливало боль. Выхода, казалось, не было. В своей беспомощности он напоминал залетевшую в комнату птицу, которая, пытаясь выбраться на волю, уже разбила в кровь грудь, но вновь вновь упорно ударялась в оконное стекло.
Николай сдавил ладонями виски, под кожей бился живой, пульсирующий ручеёк. Но почему Наташа была так весела и счастлива при встрече с ним? Конечно, она была очень рада. Или он совершенно перестал понимать свою жену? Николай восстанавливал в памяти каждое её слово, движение, лицо, чистые, открытые глаза, высокий, спокойный лоб, мягкие пряди волос на нём. И только теперь он рассмотрел что-то непостижимое в её глазах: Наташа смеялась, а глаза оставались печальными, боль и тоска были в них. И вспомнил он день, когда она уходила на задание. «Наташка, я думал ты глаза мажешь сливочным маслом, а они от природы такие». «Дурачок ты мой, тоже, кстати, от природы. Не бойся ты за меня. Не сомневайся. Я люблю тебя. Но не скрою, счастлива я не только этим. Я должна и хочу идти по жизни своей дорогой. И пусть этот путь будет рядом с твоим, — но мой! И наивысшее для меня счастье — не свернуть, не уступить никому, как бы тяжёл и сложен ни был этот путь».
Он подошёл к окну. Взъерошенный воробей опять сидел на берёзе, задиристо раскрывая клюв. «Опомнился», — забыв на мгновение о Наташе, усмехнулся Николай, и вдруг почувствовал себя легко и свободно, хотя вновь думал о ней. «Не дурачок, а здоровенный дурак и последняя скотина. Как можно было такое подумать о Наташе!?..»
В дверь громко постучали.
— Войдите, — спокойным голосом сказал Николай, и по его лицу нельзя было определить, что он только что пережил душевную бурю.
На пороге появился полицейский из первого взвода — Пеньков.
— Разрешите доложить, господин капитан!
— Докладывай.
— Вопрос, господин капитан, очень важный, — таинственно произнёс Пеньков, оглядываясь по сторонам. Вид его был почтительно робок, но как он ни старался, наглости до конца скрыть не мог.
— Прежде всего не кривляйся! Степень важности твоего доклада определю я.
— Я действительно по делу.
— Давай.
— Мне предложили вступить в подпольную организацию, которая существует в нашей роте.
— Ну?
— Организация, говорю…
— Не мямли, говори толком.
— Я и говорю…
— Значит, организация в роте?
— Да.
— И тебе предложили в неё вступить? — собираясь с мыслями, спросил Николай.
— Так точно!
— А ты?
— Согласился, конечно, и вот пришёл к вам.
— Значит, согласился?
— Да.
— А что за организация, узнал?
— Как — что? — не понял Пеньков.
— Да так! Может быть, это общество по выращиванию цветов или разведению породистых собак?
— Что вы, господин капитан, — испуганно сказал Пеньков, — это коммунисты!
Николай строго посмотрел на полицейского:
— Ты отвечаешь за свои слова? Какие в нашей роте могут быть коммунисты?
— Господин капитан, — ещё больше испугался Пеньков, — я точно говорю.
— Хорошо, а кто предлагал?
— Белов!
— Какой это Белов?