Первое задание
Шрифт:
— Развяжите меня, — строго сказала Наташа.
— Хорошо и так, — пропел баритон.
— Орлы, — с насмешкой и горечью сказала Наташа, — на одну девчонку трое, и сами дрожат как осиновые листы от страха.
— Это не есть страх, а осторожность, — раздался голос, который убедил Наташу в правильности её предположения. Голос принадлежал Гердеру. Наташа сразу узнала этот голос, хотя он и был сильно изменён.
— Чего же вам бояться? — весело спросила Наташа.
— Вопросы будем задавать мы.
— А я не буду на них отвечать, пока вы не развяжете меня. Интересная получится беседа.
Наступила пауза. Где-то в глубине дома хлёстко хлопнула дверь.
Наташа почувствовала, как чьи-то грубые руки торопливо, но осторожно развязывают верёвку на ногах.
— Теперь руки, — сказала она с той интонацией, по которой нельзя было понять, просит она или приказывает. Сказала и с удовольствием пошевельнула затёкшими ногами.
— Отставить! — выдохнул Гердер.
— Буду молчать, — обиженно промолвила Наташа.
— Хорошо, мы развяжем и руки, но повязку с глаз вы снимать не будете.
Ей развязали руки.
— Что толкнуло вас на измену?
— Я не считаю себя изменником.
— Но вы изменили Родине!
— Нет!
— Как это понимать?
— У каждого своя родина.
— Не умничай, — прогудел баритон, — как ты будешь в глаза смотреть людям?
— А я в вашей повязке щеголять буду.
— Какую нужно иметь силу воли, чтобы перед смертью шутить! — с угрозой и иронией проговорил обладатель красивого баритона.
— Я тронута вашим комплиментом.
— Довольно шуток, — с раздражением сказал Гердер. — Почему вы пошли на службу к немцам?
— Это моё личное дело.
— Положим, это совсем не так, — опять запел баритон.
— Кроме того, служу не одна я. И они хорошо платят — нужно же как-то жить.
— Это не оправдание. Вы работаете в военной комендатуре, принимаете прямое участие в мероприятиях против советского народа, открыто помогаете немцам!
— Вы говорите со мной таким тоном, как будто такие, хрупкие и немощные женщины, как я, а не вы, богатыри-мужчины, виноваты в нашествии немцев на русскую землю.
— Мы боремся, мы не сложили оружия!
— Против кого?
— Против фашистов!
— Где уж вам, — с издёвкой, насмешливо сказала Наташа, — вы боитесь пикнуть, когда видите немецкого солдата.
— Это ты брось, — с угрозой ответил баритон, — тебе не помогут твои увёртки. Ты забыла о чести и совести русской женщины — ты находишься в любовной связи с майором Шварцем!
— А любовь не разбирается ни в политике, ни в национальностях.
— Вы его любите? — спросил Гердер.
— Это не ваше дело!
— Отвечайте на вопрос!
— Подайте команду. О любви очень удобно говорить, приняв стойку «смирно».
— Дело ясное, — процедил баритон.
— Чем вы занимаетесь в комендатуре? — опять спросил Гердер.
— Работой.
— Конкретнее.
— Перевожу. Что ещё?
— Какие секреты вам доверяет комендант?
— Ничего он мне не доверяет!
— А если подумать.
— Я всегда думаю.
— А всё же.
— Что он мне может доверить? Немцы не дураки — это известно каждому.
— А мы, по-твоему, дураки?
— Есть истины настолько очевидные, что они не нуждаются в подтверждении.
— Что? — закричал баритон. — Ты не забывайся!
— Вы — тоже! Если вам поручили меня судить — судите! Мне надоела пустая болтовня. Я с презрением отвергаю ваши пылкие заботы о моей морали и совести.
— Смотри, какая! Не боится. Посмотрим, как ты запоёшь сейчас.
— Не пугайте!
— Тогда слушай: за измену Родине и народу подпольный суд советских патриотов приговорил тебя к высшей мере наказания — смертной казни через повешение. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и будет приведён в исполнение немедленно.
— Глупо! — выкрикнула Наташа. — Мерзко и глупо. За меня одну майор Шварц утром расстреляет сотню человек! Хорошие же вы патриоты!
— Хитра, — насмешливо сказал баритон.
— Нет, это не хитрость. Так оно и будет, как я сказала!
— А почему ты так уверена, что из-за тебя Шварц арестует заложников? Ты — русская.
— Он любит меня! И если что-либо со мной случится, все вы будете висеть на телеграфных столбах!
— Ого, — удивился баритон, — девушка-то с острыми коготками.
— Но повесить нам её всё-таки придётся, — вступил третий, который до этого молчал.
— Вешайте! — истерично закричала Наташа. — Вы ни на что другое не способны! От виселиц вам не будет легче!
— Довольно, — по-немецки сказал Демель. — Наташа, снимите повязку и примите мои глубокие извинения и искреннее восхищение вами. Простите нас, надеюсь, мы не были очень грубы? Ещё раз простите великодушно. Что делать — долг службы. Откровенно говоря, я знал заранее, чем всё это кончится, и в душе был против этой акции.
Иван Фёдорович встретил Наташу радостной улыбкой: