Первомост
Шрифт:
– Обитель должна иметь своего святого, - степенно сказал Кирик, святого, игумен.
– Где же ты его возьмешь? Святые на торжище не продаются.
– Имею уже.
– Где же он?
– Тут, у нас.
– Знаешь что, отче, - зевнул игумен, - ты, видать, съел что-нибудь не такое или выпил, хотя и не пьешь ведь ничего, кроме чистой воды.
– Имею святого, - упрямо продолжал Кирик, - и готовую притчу о нем тоже имею.
– Какую же?
Игумен и дальше продолжал чесать свой живот, и Кирик, чтобы не смотреть на такое святотатство, закрыл глаза и заговорил с приглушенной торжественностью:
– Свершилось сие тогда, когда злочестивый хан Батый пошел на Русскую землю, мучил христиан, сжигал церкви и монастыри, проливал безвинную кровь, разрушал города и пленил их. Он явился со своими полчищами и встал в тридцати поприщах от Смоленска.
– Дальше не пошел, потому что пришлось сворачивать в Козельск, хмыкнул игумен, - а ежели бы не козляне, добрался бы он и до нас, грешных.
– К игумену Печерского монастыря, - не слушая своего наставника, продолжал Кирик, - явилась богородица и сказала: "О человече божий, поскорее изыди к тому месту, где молится у тебя угодник мой Маркерий, и рци ему: зовет тебя божья матерь".
Игумен перестал чесаться, разинул рот, уставился глазами в Кирика и переспросил:
– Это обо мне? И о нашем Маркерии?
Но Кирик не слушал и глаз не открывал, бормотал будто сквозь сон или в опьянении:
– Игумен выполнил повеление богородицы. Богомудрый Меркурий пошел в обитель.
– Богомудрый!
– воскликнул игумен.
– А что за Меркурий? У нас ведь Маркерий был!
– Пошел в обитель, - не унимался Кирик, - и тут увидел богородицу, сидевшую на золотом престоле с Христом в недрах своих и окруженную ангельским воинством.
Игумен молчал теперь, ибо все, что говорил Кирик, словно бы и на самом деле было, и он был тут игуменом, и юноша Маркерий (или там Меркурий, как переиначил велемудрый инок на свой книжный манер), и даже икона в церкви монастырской в самом деле такая стояла: богородица на золотом престоле с Христом в недрах своих, а вокруг - ангельский чин. Что же дальше? А дальше было вот что.
– Меркурий с величайшим благоговением и страхом упал к ногам божьей матери, тогда она восставила его от земли и сказала: "Чадо мой Меркурий, избранник мой! Посылаю тебя, иди скорее, избранник мой! Посылаю тебя, иди скорее, сотвори отмщение крови христианской, иди одолей злочестивого царя Батыя и все войско его! Потом приидет к тебе человек прекрасный лицом, отдай ему в руки все оружие твое, и он отсечет тебе голову, ты же возьми ее в руку свою и иди в свой город, там примешь кончину, и положено будет тело твое в моей церкви".
Игумен ничего не понял.
– Как же он придет с головой в руках?
– обескураженно спросил игумен.
– Что-то ты, Кирик, мудреное завел.
– А пришел уже, - сказал монах.
– Кто?
– Меркурий.
– Это ты про Маркерия нашего?
– Был Маркерий, теперь Меркурий.
– И что?
– не поверил игумен.
– Вырвался из Козельска? А кони?
Кирик пренебрежительно улыбнулся. Речь идет о высочайшей святыне, а тут о конях.
– Меркурий горько востужил и восплакал и сказал так: "О пречистая богородица, мать Христа, бога нашего! Как же я, окаянный, худой и немощный раб твой, могу быть способным на такое дело? Разве не хватает тебе небесных сил, о владычица, победить злочестивого Батыя?" Сказав это, взял Меркурий у богородицы благословение, поклонился до земли и вышел из церкви. Там нашел прекрасного коня...
– Не нашел, а я дал ему, - прервал игумен, - и не одного, а сразу восемь коней отборных и породистых, не забудь. Да и называй его Маркерием, а то у меня в голове все мешается.
– И поехал за город к Батыевым войскам и с помощью божьей и пречистой богородицы начал побивать врагов и освобождать плененных. Как орел носится по воздуху, так Меркурий скакал по коням злочестивого Батыя, а тот, увидев победу над своими войсками, охваченный страхом и ужасом, бежал от Смоленска без успеха и с малой дружиной.
– А Козельск?
– спросил игумен.
– Про Козельск ты забыл?
– После победы над врагами, - излагал свою притчу Кирик быстро и складно, - предстал перед Меркурием прекрасный воин. Меркурий поклонился ему, отдал ему свое оружие, склонил свою голову и был усечен. Тогда блаженный Меркурий взял в одну руку свою голову, а в другую - повод своего коня и так, безглавен, пришел в свою обитель, и все видевшие его дивились божьему устроению.
– Постой, постой, - уже испуганно прервал монаха игумен, - было ли все это или не было? Потому как Маркерий в самом деле был и в самом деле послал я его туда, где появилась орда, хотя и не ведал о том никто. А теперь как? Безглавый и живой или убиенный? Никак в толк не возьму. Тебе примерещилось это или приснилось?
– Рассказывается так, как должно быть, - поучающе промолвил Кирик. Когда же Меркурий дошел до ворот обители, он лег здесь и честно предал господу свою душу, конь же его стал невидимым.
– Восемь коней, - снова напомнил игумен, отчего Кирик только поморщился.
– В скором времени туда появился игумен с крестами и иконами своими, чтобы взять честное тело святого. Но святой не дался им в руки.
Тогда поднялся великий плач и рыдания, игумен в великом удивлении начал молиться богу и услышал с неба голос: "Кто послал Меркурия на подвиг, тот и похоронит его".
И так три дня лежал непохороненный, игумен беспрестанно молился с братьями богу, прося объяснить сию тайну, а потом увидел, как из церкви в великой светлости, словно бы в солнечной заре, вышла богородица с архистратигами божьими Гавриилом и Михаилом и направляется к месту, где лежало тело святого, и берет его в подол и несет в церковь. Там она положила его, где святой и будет лежать вовеки, творя чудеса во имя Христа.
– Так где же он сейчас - в церкви или нет? И с головой он или без? И кто он - наш Маркерий или какой-то твой Меркурий?
– спросил игумен.
– Сказано все, - обессиленно закончил Кирик, исчерпанный невероятным напряжением.
– А как же Маркерий?
– Прибыл с битвы.
– С головой в руках или как?
– Изрублен весь и голова словно бы отрублена, но еще живой.
– Где же он? И кони где?
– В веже запер его... Пока святым сделаем.
– Как это?
– не понял игумен.
– Все случилось, как сказано уже. Теперь только усечь ему голову - и больше ничего.
– Загубить душу христианскую, что ли?