Первооткрыватели Курских древностей. Очерки истории археологического изучения южнорусского края. Советское краеведение в провинции: взлёт и разгром (1920–1950-е годы)

Щавелёв Сергей

Скудное оборудование КГОК (этажерка, счеты, чернильный прибор, каучуковая азбука; 205 книг; 4,5 дести писчей бумаги; 2 карты) досталось областному музею – его предусмотрительная директорша-партийка Кардаш выпросила у ГПУ сразу после ареста технического секретаря общества М.Н. Рязанцева находившиеся в его опечатанной комнате ключи от помещения этой общественной организации.

Заодно под наблюдением облисполкома ликвидировали районные отделения краеведческого общества. Те, согласно актам ликвидационных комиссий, вовсе «не имели имущества и других ценностей».

На самом деле печатные и архивные материалы Курского краеведческого общества обладают немалой историографической, культурной, прикладной ценностью. К ним сейчас за разными справками всё чаще обращаются

современные исследователи Курской земли, ее исторических древностей и природных условий. Далеко не полностью, но сохраняются в фондах и экспозициях областных и районных музеев вещевые находки из разведок и раскопок тех лет.

Но мне представляется важным не только то, что наши краеведы 20-х гг. смогли и успели сделать по изучению и охране памятников истории и культуры. Не менее поучительно представить себе, какой урон духовности своего народа нанесли те, кто мешал краеведам работать, держал их организации на нищенском финансовом пайке, а в конечном счете осудил на моральные и физические муки вместо того, чтобы наградить за подвижничество. Реабилитация пришла к ним слишком поздно, почти ко всем – посмертно.

Причины трагедии, произошедшей с краеведами после Октября, трактуются новейшими историографами недостаточно, на мой взгляд, определенно. В поднакопившейся на эту тему литературе складывается мнение, будто советская власть расправилась с ними походя, без особого повода – кто только не подворачивался под «красное колесо» большевистского террора!? Есть и такая точка зрения, которая предлагает видеть в краеведческих кружках очажки явной или потенциальной оппозиции сталинизму: «Работа сотен и тысяч энтузиастов, разбросанных по всем уголкам огромной страны, не поддавалась контролю тоталитарной системы – трудно было рассчитывать на то, что эти люди, преимущественно представители дореволюционной интеллигенции, примут установки на идеологизацию краеведения» [113]; «краеведческое движение 1920-х гг. слишком отлично было от утвердившегося стиля командно-административной системы… Сталина и его подручных…»[114].

Доля истины в подобных констатациях содержится. Примером чего могут служить некоторые разногласия, случавшиеся между старыми, дореволюционной закалки, и новыми, сугубо советской выделки, краеведами в Курске. Показателен конфликт Г.И. Булгакова с заслуженной большевичкой П.И. Шавердо. Краеведы поручили ей было составить доклад о 1905 годе, «по документам архива с дополнением личных воспоминаний, как активной участницы в работе того времени». Она больше месяца, по собственному определению, «рылась в архиве» и доклад подготовила. Однако в назначенное для выступления время ее ждал афронт. Явившимся на место собрания, в школу, где преподавал Булгаков, докладчице и приглашенным ею слушателям сторожиха заявила: «Георгий Ильич сказал, что собрания не будет»[115]. Оскорбленная краеведка с революционным стажем подала заявление о выходе из Общества.

Вряд ли можно счесть этот эпизод случайным недоразумением. В нем явственно просматривается нежелание Г.И. Булгакова и некоторых его единомышленников среди опытных краеведов заниматься событиями Новейшей истории, да еще в односторонне-партийном освещении.

Но при всём том, никакой, по-моему, ниши для явной или скрытой политической оппозиции, тем более контрреволюции краеведческое движение представлять не собиралось, да и не могло. Как это вполне, надеюсь, ясно по вышеизложенным курским материалам, и старые, и тем более молодые краеведы 20-х гг. изо всех сил старались следовать генеральной линии ВКП(б) на своих участках общественной работы. Одни действительно верили рабоче-крестьянскому государству. У других оставалась слишком свежа в памяти смертоносная практика ЧК и белогвардейской контрразведки, по очереди умещавших тот же Курск трупами правых и виноватых перед ними. Неразгаданный на свою беду краеведами парадокс их положения заключался в том, что главную опасность для властей они представляли отнюдь не как саботажники, а именно в качестве добросовестных, объективных и энергичных исследователей прошлого и особенно настоящего своего родного края.

Куда ни шло, если речь шла о массовом разрушении археологических

объектов. Хотя едва ли местным властям приятно было в 1930 г. получать циркуляры, подобные следующему: «В связи с катастрофическим положением в деле охраны и учета памятников культуры по ЦЧО, Облбюро краеведения, – идя навстречу намеченным ГАИМК работам, считает необходимым теперь же поставить на контроль как местонахождения памятников культуры, так и районы тракторных запашек и наиболее крупных строительных и земляных работ»[116]. Или такую директиву: «Вследствие того, что социалистическое переустройство деревни принимает широкий размах и быстрый темп и что в скором времени можно ожидать полного уничтожения культуры старой деревни, является необходимостью особенно характерные признаки ее запечатлеть фотографией» [117]. В пору сплошной коллективизации, форсированной индустриализации от подобных бумажек просто отмахивались. В результате, между прочим, служба археологического надзора отсутствует в Курской области по сию пору. Коммунисты так и не удосужились ее создать, и у новой администрации на рубежах XX–XXI вв. руки до каких-то памятников старины опять-таки в подавляющем большинстве случаев не доходят. Инспекция по охране памятников истории и культуры в составе комитета культуры областной администрации сейчас существует, но почти исключительно номинально.

Это уже традиция – печальная, но солидного стажа, коему уже под сто лет.

В 20-е же гг. большевистские власти имели неосторожность поручать краеведам и куда более злободневные мероприятия, чем раскопки каких-то курганов или городищ. Скажем, «периодическое, планомерное наблюдение за состоянием посевов»; «определение размеров практических норм личного, кормового и хозяйственного потребления» разных продуктов на селе; «бюджет основных групп трудового населения» города и т. п. вопросы актуальной статистики. Такие данные собирались в КГОК через учителей и школьников и передавались в органы госстатистики.

Поначалу, со второй половины 20-х гг. цифры «показывают на наличие в результате хозяйствования не только достаточных запасов, но даже и свободных к продаже излишков в близких к действительности количествах» [118]. А уже в «год великого перелома» «близкие к действительности» сведения «урожайной» статистики стали особенно опасны для официальных надзирателей за краеведами. Тогда в учетном «Листке о питании сельского населения» вместо молока, хлеба и сала пришлось бы писать воду, кору и глину, а то и человечину, как в самых страшных эпицентрах голода. Ненужным свидетелем подобных эксцессов могли оказаться археолог, этнограф, биолог, географ, каждое лето лезущие в поле со своими фотоаппаратами и блокнотами.

А кроме экстраординарных коллизий вроде голода да массовых репрессий на совести советской власти оставалась груда застарелых общественных проблем, вроде пресловутой жилищной. Всесоюзные переписи населения 1923 и 1926 гг. показали по Курской области, что «ни один город губернии не обеспечен жилой площадью по норме в 10,0 кв. м. на каждого жителя… Это тот минимум требований гигиены, без которого здоровье человека находится в опасности… Преобладают квартиры сырые, с низкими потолками, недостаточным освещением, давно неремонтированные и слишком загрязненные. Такие антисанитарные и антигигиенические жилища развивают болезни и повышают смертность населения, ослабляют жизнедеятельность и являются громадным препятствием культурному и интеллектуальному развитию человека» [119], – делали вывод краеведы-гуманисты.

Показательно, что массовый террор в отношении гражданского населения был возобновлен большевиками именно начиная с ученых-гуманитариев и краеведов (если не считать прежних противников партии Ленина – эсеров и т. п. действительно «политических»). Предстоящим в Стране Советов событиям не нужны были историки, бытописатели, вообще фиксаторы. А краеведы могли ими стать. Так что сначала убрали полунезависимых статистиков новых волн террора, вызванного катастрофическим для большевистских властей расхождением их лозунгов и реальных последствий претворения таковых в жизнь. Уничтожение краеведов и их организаций – один из первых, мало кем распознанных симптомов краха коммунистической утопии в России.