Первооткрыватели Курских древностей. Очерки истории археологического изучения южнорусского края. Советское краеведение в провинции: взлёт и разгром (1920–1950-е годы)

Щавелёв Сергей

Как и предыдущие два (Курск, издательство КГМУ, 1997), этот выпуск моей работы основан прежде всего на архивных материалах, хранящихся главным образом в самом Курске (ГАКО) и впервые вводимых в научный оборот. К документальным и печатным источникам в настоящем исследовании полноправно присоединились устные сообщения свидетелей и участников излагаемых событий. Ими щедро делились со мной многие люди, так или иначе причастные к историческим древностям. Здесь должно помянуть добрым словом моих учителей по историческому факультету Курского педагогического института – Юрия Александровича Липкинга (1904–1983) и Константина Федоровича Сокола (1932–1993); руководителей первой в моей жизни археологической практики Эраста Алексеевича Сымоновича (1919–1983) и Анну Ивановну Алихову-Воеводскую (1902–1989), а также археологов следующих поколений – Анну Ивановну Пузикову, Александра Владимировича Кашкина, Юрия Юрьевича Моргунова (Москва), Николая Алексеевича Тихомирова, Ольгу Николаевну и Владимира Васильевича Енуковых, Александра

Николаевича Апалькова, Александра Васильевича Зорина, Алексея Анатольевича Федина (Курск), Евгения Александровича Шинакова (Брянск), Анатолия Дмитриевича Пряхина, Анатолия Захаровича Винникова, Александра Павловича Медведева и Михаила Владимировича Цыбина (Воронеж), любезно отвечавших на мои расспросы об их экспедициях по Курскому Посеймью и сопредельным территориям, помогавшим мне иными указаниями и редкой литературой.

Особенно многим эта моя работа обязана Александру Александровичу Формозову. Он первым в серии статей и в книге [7] объективно и ярко осветил советский период истории русской археологии. Как показывают непредвзятые отклики на эти труды, в них изложена весьма эвристичная «система оценок, касающихся факторов, определивших специфику этого периода» [8]. Его советы и поправки относительно того периода развития отечественной науки, активным участником и ведущим историком которого сам он является, оказались незаменимым подспорьем для многих моментов нижеследующего изложения.

Разумеется, всю ответственность за приводимые дальше факты и оценки автор несёт единолично. Я буду признателен всем тем, кто пожелает что-то добавить или поправить в рассказе о советских изыскателях исторических древностей Курского края.

1 мая 2002 г.

Глава I

ОБРЕЧЕННЫЙ АРЬЕРГАРД: ДЕЛА, ПЛАНЫ, РАЗГРОМ ОБЩЕСТВА КРАЕВЕДОВ В КУРСКЕ 1920-х – начала 30-х гг

Он копал, подлец, что ни попадя,

И на полный срок в лагеря попал,

Чтобы знали все, что закаяно

Нашу Родину с-под низа копать!

…

Но будут мои отголоски

Звенеть и до Судного дня…

И в сноске, – вот именно, в сноске

Помянет историк меня.

А.А. Галич. Когда-нибудь дошлый историк

Будь же он проклят, этот Саруман! Я дружил со многими из тех деревьев, что погибли безвременной смертью от рук его слуг. Каждое из них шумело на свой, особый лад. Теперь их голосов не слышно. На месте поющих рощ остались только пни да колючки. Я молчал, терпел – и упустил время. Теперь всё! Хватит!

Дж. P.P. Толкиен. Две твердыни. II, 4.

Краеведческое движение в первое послереволюционное десятилетие стало заметным явлением культурной, общественной жизни нашей страны. Его историографическое исследование только начинается. Вышедшие в свет за последние годы книги о «золотой десятилетке» советского краеведения выполнены в основном по печатным и архивным материалам центральных органов этого движения, рассматривают главным образом их занятия с документальными памятниками [1]. Вклад первых советских краеведов в археологию, их участие в разработке – поиске, охране, публикации памятников материальной культуры остается недостаточно ясным. Рассмотрение данного вопроса по отдельным регионам – необходимый подход к его решению.

Перипетии революции и гражданской войны, в Курске достаточно бурные, расстроили, конечно, историко-краеведческую работу, но не остановили ее полностью. Одни любители-энтузиасты этого дела сменялись другими. Фактически возглавлявший Губстаткомитет (ГСК) с конца прошлого века его секретарь Николай Иванович Златоверховников (1865 – после 1923), он же правитель дел Губернской учёной архивной комиссии (ГУАК), почёл за лучшее отступить из Курска вместе с Добровольческой армией А.И. Деникина в ноябре 1919 г. Другой плодовитый курский историк – Анатолий Алексеевич Танков (1856–1930), напротив, тогда же, в 1917 г. возвратился в родной город, но после революции ни разу, похоже, не выступил в печати, в различных списках краеведов не значился. Его главный труд – «История курского дворянства» – остановился на опубликованном в 1913 г. первом томе, включавшем обзор служебной организации на Курщине с древнерусских времен. При ссылках на эту работу советские краеведы избегали приводить ее название, указывая просто: «монография А.А. Танкова».

Перебрались в другие города С.В. Быков, Александр Александрович Кандауров (оставив дома в Курске свою нумизматическую коллекцию), Л.А. Квачевский, Константин Петрович Сосновский, прочие чиновные члены прежних кружков курских краеведов.

ГСК как формальная, но все же часть губернаторской администрации, оказался автоматически распущен вместе с ней, а вот ГУАК, как организация общественная, продолжала существовать до 1922 г., числясь уже при исполкомовском подотделе по делам музеев и охране памятников искусства и старины [2]. Последним председателем Учёной архивной комиссии в Курске оказался заведующий этим подотделом Матвей Васильевич Васильков (окончивший Московский археологический институт со званием учёного археолога),

а его товарищем (выражение «заместитель» прочно вошло в деловое словоупотребление только с 1930-х гг.) и консультантом подотдела по истории – член ГУАК Г.И. Булгаков. Они даже в самый разгар военно-революционных потрясений умудрялись время от времени проводить общие собрания Комиссии, принимать в неё новых членов, переписываться с уездными краеведами, совершать исследовательские экскурсии – на богатую подъемным археологическим материалом «дюнную стоянку» в курском пригороде Мокве; по осмотру старинных «палат Ромодановских», прочих памятников архитектуры города.

Знания и личные связи Булгакова и других любителей местной старины оказались незаменимым подспорьем для новых, большевистских руководителей культуры в губернии. Совместными усилиями музейному подотделу и дышащей на ладан ГУАК удалось сберечь от разграбления и уничтожения немало подведомственных им материалов. «В 19–20 гг., – с законной гордостью вспоминал Г.И. Булгаков, – зачастую сотрудники подотдела (и члены комиссии) на крышах вагонов выезжали на места, чтобы спасти ценные памятники и документальные источники (например, М.Н. Еськов и В.В. Сафронов). Был случай (в д. Мокве, в дворце Волковых, бывшем Нелидовых) – на другой день после увоза памятников здание уже горело. В Ивановском (Льговского уезда, в дворце Барятинских) [музейные – С.Щ.] сотрудники в 1919 г. застали такую картину: группа граждан, хозяйничавших в дворце, затеяла оригинальную игру – по стопке тарелок от огромного сервиза (человек на 200) били с размаха кулаком– кто разбивал всё, тот считался выигравшим. Часть сервиза была спасена» [3] и вместе с остальным фарфором, мебелью, картинами, серебром, хрусталем, бронзой, мраморными скульптурами, нумизматической коллекцией и прочими, еще не разграбленными окрестными жителями раритетами, переправлена в Курский музей, работавший, напомню, с 1903 г. при ГУАК.

Советская биография курского музея – живая иллюстрация поэтического призыва В.В. Маяковского:

БелогвардейцаНайдете – и к стенке.А Рафаэля забыли?Забыли Растрелли вы?ВремяПулямПо стенам музеев тенькать.Сто дюймовками глоток старьё расстреливай!(Радоваться рано. 1918).

Советские учреждения вытеснили музей из занимаемого с 1905 г. помещения бывшей казенной палаты и еще целых 11 раз переселяли, пока в конце концов не втиснули в церковь ликвидированного женского монастыря (Верхне-Троицкую), в свою очередь закрытую. Все пореволюционные годы музей, даже, что называется, сидя на чемоданах, с нищенским финансированием, умудрялся не только пополнять фонды, но и проводить экскурсии (М.Н. Еськов – по археологии; П.Ф. Политковский – по старинному оружию, сам Г.И. Булгаков – по этнографии). Так что «музей знала и ценила учащаяся молодежь, особенно студенты Курского института народного образования, неоднократно помогавшие в переноске музейных витрин из одного дома в другой» [4].

Надо заметить, что в революционную пору музей пополнялся не только обычными способами – скупки и пожертвования экспонатов, но и особенно активно таким путем, как реквизиции антиквариата у «классово чуждых элементов». Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Несколько архивных дел ГАКО за 1919-20 гг. [5] содержат перечни такого рода контрибуции, переданной на музейное хранение из губернского уголовного розыска. Чего тут только нет! Масса старых монет: десятки золотых и платиновых, тысячи серебряных и медных, включая копейки разных царей (Бориса Годунова, Михаила Федоровича, Петра I и др.), монеты последующих самодержцев. Кроме отобранных порознь раритетных денег, несколько нумизматических коллекций большого объема – из дворянских имений (рыльского Марьина Барятинских; Шварца в Щигровском уезде); «6 мест музейных вещей, отобранных у Кандаурова» – нумизмата ГУАК (упомянутого в числе эмигрантов выше); еще одного курского собирателя – Данзаса; и т. п. Кроме того, из «Угро» поступали еще корзины, мешки, ящики, узлы – с фарфором, иконами, картинами, мелкой пластикой, ювелирными украшениями и т. п. «предметами художественного характера». Показательно, что все эти, по сути валютные ценности, указаны в ведомостях приёмки кучно, обобщенно – местами багажа.

Зато менее ценные вещицы реестрированы подробно: книги, гравюры, картины-репродукции, портмоне, четки, веера, трубки, звонки, пресс-папье, статуэтки, чернильницы, кружки для пива, ложки, иконы-списки, ладанки, образки, пепельницы, лампадки, распятия, солонки и т. д., и т. п. Сколько же квартир курских обывателей – мещан, чиновников, священнослужителей, купцов и т. п. «классовых врагов» надо было ограбить чекистам, чтобы свалить в музейную кладовую всю эту личную, в основном трудовую, собственность простых русских людей!.. За строками музейной ведомости перед нашими глазами встает ободранный киот, выпотрошенный сундук, опустошенный книжный шкаф, сметенный письменный стол… Впрочем, реквизированная «у буржуев» стильная мебель также распределялась между музеем и советскими учреждениями.