Первостепь

Падаманс Геннадий

– Нет. О жене размышляет. – Сосновый Корень не может больше прятаться. Улыбается. Но жена вроде как недовольна. Чем?..

– А чего о жене размышлять? Жена новости принесла, - Игривая Оленуха кажется не замечает его улыбки. Всё же в чуме темно без огня.

– Львиный Хвост заглядывается на Чёрную Иву, - сообщает свою новость жена, и Сосновый Корень перестаёт улыбаться. Что же это за «новость»? Женские сплетни. Не пристало ему это слушать. Не полагается.

– Женщины болтают как сороки, - Сосновый Корень не хочет обидеть жену, но ведь нужно же ей показать, что она не права, что не дело она говорит, не о том. Но она обижается.

– Сами вы как сороки. «Карр – карр», - она каркает как ворона, деланно каркает, и Сосновый Корень не может понять столь быстрого перехода. Что же он такого необычного сказал? Чем её разозлил? Чем?

– Не каркай так громко. Люди услышат.

– Люди? Пусть слышат. Что эти люди? Бегают за шаманом толпой. Разговор явно идёт не туда. Сосновый Корень ничего не может поделать, не бить же ему жену, как другие, он о таком и помыслить не пытается, однако его жена опять не в духе, но почему так быстро, что же он такого сказал?..

– Вот и Сосновый Корень бегает за шаманом. Как маленький мальчик. Шаман, шаман… А что вы без шамана?

Сосновый Корень даже испуган. Его жену понесло. Опять понесло. Такое бывает. Говорит несуразное. Пускай выговорится. Лучше молчать. Не раззадоривать.

– Нет, ведь правда, охотник. Почему на всё нужно спрашивать разрешения, почему мы как дети перед шаманом? Сидите и ждите. Он совещается… С духами… Или просто храпит.

Сосновый Корень уже не рад, что помешал жене рассказать про Львиного Хвоста и Чёрную Иву. Пусть бы и рассказывала. Зачем ей трогать шамана? Что она говорит?.. Но Игривая Оленуха не замечает его тревоги. Гнёт своё дальше. Не остановится:

– Нет, правда, охотник… А если не будет шамана, что тогда? Как своих мамонтов загоните? (Сосновый Корень закрыл ладонями уши – нельзя же про мамонтов вслух, нельзя!) Почему без шамана ловушку придумать не можете? Или копьё какое особое сделайте. Чтобы дальше летело, чтоб сильнее било.

У Игривой Оленухи бабка была ворожеей, Сосновый Корень это знает. Он уже замечал, что его жена с недоверием поглядывает на шамана, но какая муха сейчас её укусила, куда её так понесло?

– О чём женщина говорит? Разве женское это дело? – муж хочет проявить строгость, хочет твёрдо сказать, даже с лежанки поднялся, присел – только не получается твёрдо. Не слышит жена.

– А кто это решил, что женское, что мужское?.. А знает ли вообще охотник, кто ворона направил?..

Нет, не то она говорит, совсем не то. Сосновый Корень больше не может сдерживаться, перебивает:

– Какого ворона! О чём женщина говорит? Пусть замолкнет!

Игривая Оленуха действительно замолкает, глядит на мужа широко раскрытыми глазами, не ожидала от него такой грубости, никак не ожидала. Сосновый Корень и сам смущён. Обидел жену. Надо помягче. Она ведь хорошая. Он её любит.

– Какое такое копьё мы должны сделать? Несерьёзные слова. Женщина говорит, не думая.

Игривая Оленуха встрепенулась, плечами передёрнула, как мужчина. Лишнее сказал Сосновый Корень. Зазря её поддел. Опять не получилось успокоить.

– Это вы должны думать. Вам надо придумать. Оружие новое надо придумать.

– Как это, женщина? – Сосновый Корень поднялся на ноги, рассержен Сосновый Корень, не понимает, ничего он не понимает. Лучше бы отдыхал.

– А вот так! – Игривая Оленуха тоже рассержена, непонятно, с чего, как всё так получилось, с пустого места ведь началось, с пустого места! И всё вдруг разладилось, всё. Сосновый Корень готов схватиться за голову и убежать, просто куда-нибудь убежать… Но не пристало… Не пристало мужу убегать от жены. Придётся слушать и дальше.

– Как иголку придумали. Придумать надо. Ведь не было в старину иголок. И чумов таких тёплых не было. А потом люди придумали. Ведь сами придумали. Без шамана. Без духов.

Игривая Оленуха вроде как успокаивается, и Сосновый Корень больше не перебивает. Просто спрашивает:

– Но откуда женщина знает, как всё это было?

Игривая Оленуха уже улыбается. Так быстро, как солнышко из-за туч!

– Знаю. Во сне привиделось, - она смеётся, и Сосновый Корень тоже всё забыл, всё своё раздражение, весь свой гнев. Улыбается в ответ:

– Ага, значит всё ж таки духи подсказали.

– Не духи! – машет рукой Игривая Оленуха. – Мне просто приснилось. Самой. Мне самой. Вот как сейчас я сама беру эту шкуру: раз – и схватила.

Она и вправду схватилась за полог, оттянула: раз – и её уже нет, полог откинулся назад, а Игривая Оленуха оказалась снаружи. Оттуда смеётся:

– Сама же схватила. Не дух подсказал. Вот сама!

Куда-то пошла. Сосновый Корень слышит шаги: лёгкие, нежные, - но они удаляются. От него удаляются, от его чума.

Он остался один. Ему грустно. Неладное что-то творится с женой. Неладное.

И вдруг у него что-то ёкнуло в груди, вдруг что-то почудилось… Когда он шёл,.. когда он бежал со своей вестью – ему виделось, важное ему тогда виделось – что? Хочется вспомнить Сосновому Корню, вдруг хочется вспомнить, и непременно сейчас. Но не может. Не вспоминается. Только тревога, только сердце щемит почему-то.

Вздыхает Сосновый Корень. Наверное, это всё же жена его расстроила. Всполошила своими нападками на шамана. Зря она так. Надо будет мужу с нею построже. Надо будет. Он попытается.

А снаружи слышны шаги. К Сосновому Корню идут. Не жена. Много старше жены, и охотник. Старейшина.

Так и есть.

Бурый Лис.

****

Рыжегривый, великолепный огненно-золотистый лев, в первый раз обходит свои новые владения. Несколько дней назад он явился сюда из предгорий, изгнал прежнего вожака, Одноглазого, и вот теперь гордо шествует по невысокой пожухлой траве. Временами он останавливается, приопускает морду и так сильно вдыхает степной воздух, что его бока втягиваются, кажется, едва не слипаясь. Зато мощную грудь распирает, сколько могут выдержать рёбра и прочная шкура, а затем всё тело льва содрогается в едином порыве и сквозь раскрытую пасть извергается раскатистый рык, от которого пыль вздымается столбом перед хищником, напоминая маленький смерч, а грозный рокот, подобно перекати-полю, катится над землёй до самого небосклона. Вся степь обязана знать своего нового владыку. Всё здесь принадлежит только ему. И если кто-нибудь смеет оспорить права Рыжегривого – пускай появится, он ждёт.