Первостепь
Шрифт:
– Возьми это копьё, Сосновый Корень. Оно даст тебе силы. У меня останется Лук.
И снова Сосновый Корень не слышит. Трясёт-Хвостом достал из походной сумки иголку и чёрную нитку из кручёного конского волоса, развернул пострадавшего задом к свету костра, стал торопливо зашивать разодранные штаны. Руки Соснового Корня освободились, Режущий Бивень хочет вложить ему в ладонь копьё, но Сосновый Корень не видит его. Тогда, выждав момент, когда Трясёт-Хвостом выдернул иголку, Режущий Бивень резко хлопает Соснового Корня по плечу и кричит ему прямо в ухо:
– Очнись!
Сосновый Корень полусонно поворачивает голову и вдруг вымученно улыбается:
– Пусть Режущий Бивень оставит своё копьё себе, – медленно говорит он. – Сосновый Корень ничего не станет осквернять. Он сделает сам, как надо – или умрёт.
Это слова охотника.
До утренней зари ещё долго. По-прежнему накрапывает мелкий дождик, ни зги не видать. Режущий Бивень наконец соображает, что в такой темноте он след не возьмёт. А к утру дождик вовсе может след уничтожить. Но охотнику боязно спускаться в овраг. Легко оступиться на скользком отвесном спуске и повредить ногу – дурных примет было достаточно. Режущий Бивень уже уверен, что запросто повредит ногу, почему-то уверен, хотя ведь он мог бы спуститься, как пить дать. Но вместо этого он остановился и размышляет. Ему кажется, что лучше всего на его месте двигаться вдоль оврага поверху, но как он определит, в какую сторону направился обидчик Соснового Корня? Ведь он даже не удосужился об этом спросить самого пострадавшего. Наверное, изгнанный злобный зубр удалялся от стада, но всё же Режущему Бивню придётся спускаться вниз. Он должен знать наверняка.
Оглушительный львиный рык прокатывается над землёй, и охотник невольно вздрагивает. И тут же приходит решение. Ни разу в жизни он так не делал, ещё ни разу – но когда-то же нужно попробовать. Разве есть выбор? Он уже положил на землю копьё, снял волчарник, скинул Лук и стрелы, стянул через голову медвежью накидку. По голой спине стучат капельки дождя, стекают к пояснице, попадают на грудь и на живот. Режущий Бивень неподвижно застыл. Как скала. Режущий Бивень – Сверкающий Глаз из клана Медведя. Его время пришло. Он опускается на землю, ложится на бок, головой к восходу, подтягивает колени к груди. Он набрасывает на голову медвежью накидку, оставляя открытой макушку, и затем обхватывает колени руками. Теперь он должен остановить мир и вызвать великого предка. Убрать все мысли, не сомневаться, не слышать, не глазеть. Тёмная ночь раскинулась над ним, над медвежьей накидкой, косой дождик шелестит в траве. Он останавливает ночь и останавливает дождик. Они остаются где-то вдали, где-то там, где-то… слов в голове больше нет, звуков, запахов, ощущений, ничего… Пустота. Пустоты тоже нет. Ничего. Только намерение. ВИЖУ.
Толчки. Голова сотрясается изнутри или весь мир сотрясается изнутри – и вдруг что-то выходит через макушку, со свистом вырывается на свободу. И очумело глядит.
Действительно, некто видит. Свидетельствует. Степь внизу светится призрачным светом, будто на небе сияет полная луна. Извилистой лентой вьётся овраг. Трое людей движутся к перелеску, душа одного отстаёт. Душа только мошка в человеческом облике, хлипкая мошка… Львицы в другой стороне нюхают ветер… Грохочущий визг катится волнами шире и шире. Летучая мышь отчаянно ищет ночную бабочку. Сердитый зубр глядит кверху, остановился и задрал морду к небу. К тому, что, наверное, небо. Рога светятся человеческой кровью… Кто-то вымолвил: «ТЫ!»
Призрачный мир разрушается с треском и стуками, запах прелой медвежьей шкуры ударил в нос. Режущий Бивень стаскивает с лица накидку и, пошатываясь, приподнимается. Его голова звенит каменной пустотой, но внутри пустоты болтается неприкаянно одинокая мысль: «Теперь знаю».
Он знает. Зубр выбрался из оврага и направился к восходу. Он может нагнать того к утру, ежели поторопится.
И если львицы не устроят охоту на его зверя. Они, наверное, не способны разглядывать сверху, но у них лучше нюх.
****
Блестящий хохлатый чибис замер в траве, а потом повернул голову назад и спрятал клюв среди перьев спины, превратившись в болотную кочку. Пёстрый Фазан бесшумным движением попытался достать из-за спины дротик – и чёрная кочка тут же ожила и пустилась наутёк на длинных ногах. Охотник усмехнулся и не стал метать дротик вдогонку. Он осмотрел место, где только что была птица, но ничего интересного не обнаружил. И отправился дальше своей дорогой.
Чибис, отбежав
А Пёстрому Фазану стало грустно. Какая дружная семья, как они действуют разом, - подумал охотник о птицах. Неужто никогда они не ссорятся, никогда не надоедают друг другу, всегда вместе, как неразлучные синицы? Он тут же вспомнил о своей бывшей семье: о сыне, о жене. Почему-то не рвётся он их выручать. Просто некого уже выручать. Его сын погиб, а жена… жена ведь тоже мертва, он давно уже это почувствовал, а чувства не обманешь. И никаких доказательств не нужно.
Вздохнул Пёстрый Фазан и присел отдохнуть. Вспомнил, как они жили с женой. Нормально жили. Ругались, мирились, снова ругались. И опять мирились. За долгую жизнь вместе как не поссориться? Хорошо, что у людей есть оргии. Они снимают все ссоры. Когда одно и то же каждый день – всё постепенно приедается, и нужна передышка. Вот как с мамоной. Прекрасная пища, самая вкусная, но когда её ешь день за днём, день за днём без перерыва – однажды вдруг начинаешь воротить нос. И тогда просто нужно несколько дней поесть что-то другое, отвыкнуть, а после мамона вновь покажется самой вкусной. И с любой едой так. Даже с сушёным бобровым хвостом. Даже с рыбой… Так и с женой. Ничего плохого нет в том, как они жили. Ничего плохого нет в том, что иногда ругались или на оргиях уходили к другим. Ничего в этом нет плохого. Только хорошее… Только хорошее. Как у тех двух овсянок. Прекрасные птички. Хорошо, что он их не обидел. Пусть живут и пусть радуются. А он… он тоже ведь не печалится. Или всё же печалится?.. Но пора ему идти дальше.
В берёзовой роще насвистывал песню любви певчий дрозд. Охотник не сразу высмотрел пёструю птичку в развилке ветвей. Дрозд ещё не построил гнезда и только зазывал подругу. «Но это недолго, построить жилище, главное, обрести спутницу. И не потерять», – подумал Пёстрый Фазан и понял, что всё же печалится. Весёлая песня дрозда стала слышаться грустной, даже деревья показались угрюмыми, недовольными прохладным ветерком, раскачивавшим верхушки. Однако грусть была мимолётной. Словно берёзы взгрустнули об отданном соке, за которым он сюда и пришёл. Берёзы взгрустнули чуть-чуть – и опять улыбались. И Пёстрый Фазан улыбнулся тоже. Ведь все три туеса оказались наполненными берёзовым соком, деревья проявили щедрость, и охотник, радостно преобразившись, горячо их поблагодарил. Он замазал надрезы глиной. Полил корни водой из оленьей кишки, висевшей у него на плече. После этого он перелил берёзовый сок в опорожненную кишку, завязал её и хотел приладить туесы к новым деревьям, но передумал. Всё равно больше он сюда не придёт. Всё равно он решил уходить. Он не верит шаману Еохору. Он верит Бурому Лису.
Виноват в этом недавний случай. Пёстрый Фазан хотел порыбачить, а дочь собирала ивовые почки на берегу, над рекой стлался лёгкий туман – и вдруг из тумана выплыла лодка. В лодке сидело несколько воинов… с бобровыми головами. Пёстрый Фазан так растерялся, что едва не упустил по течению свою долблёнку, в которую собирался усесться. Призрачная лодка быстро растаяла. Покуда он раздумывал, что бы всё это значило, к нему прибежала дочка, которая тоже видела странную лодку. Маковый Лепесток уверяла, что посреди воинов с бобровыми головами находилась её пленённая мать. То есть, его, Пёстрого Фазана, жена. Тут же они с дочкой вернулись в стойбище. Ни о какой рыбалке не могло быть и речи.