Первостепь
Шрифт:
Старейшина сначала откашлялся в кулак. Разгладил редкую бороду. Расправил седые волосы на голове, посмотрел на далёкое солнце прищуренными глазами. И когда вновь повернул глаза к людям, прищур сохранился. Старики всегда прищуривают глаза, солнечный свет этой жизни становится для них слишком резок, но Пёстрый Фазан за Бурым Лисом раньше такого прищура не замечал. И только сейчас впервые подумал: «А он ведь старик».
Казалось, мир остановился. Казалось, Бурый Лис так и будет молчать перед встревоженными людьми, которые вот-вот поймут всё без слов. И когда люди, действительно, начали понимать, Бурый Лис, наконец, подтвердил их понимание негромкой речью:
– Этой ночью меня навестила Смерть. Бурый Лис попросил у неё одно солнце для прощания с вами.
Он глубоко вздохнул и обвёл долгим медленным взглядом онемевших людей, по очереди вглядываясь в глаза каждого.
– Бурый Лис прожил долгую жизнь у вас на виду. Она была радостной, эта жизнь. Много мужчин и женщин сменилось при нём. Теперь его черёд. Он благодарен вам всем за то, что мы жили вместе на этой земле. Бурый Лис уходит с любящим сердцем. Прощайте. Бурый Лис сказал всё.
Он стоит. На его глазах нет слезинок, только тень лёгкой улыбки. Охотники подходят по одному и, приложив правую руку к своему сердцу, дотрагиваются до груди Бурого Лиса. Его посинелые губы не дрогнут. Какая-то женщина всхлипнула – и замолчала. Нет повода плакать. Бурый Лис уходит как подобает.
Вот подошёл Медвежий Коготь. Не просто охотник. Сильный охотник. Он не стал притрагиваться рукой, он притронулся кровью. Резанул вену на левой руке – и кровавые струйки полились на грудь уходящего. А потом приложил руку с брызжущей кровью к его губам. Это придаст старейшине сил для великого перехода. Люди всегда делятся силой, у кого она есть.
Пёстрый Фазан положил добычу на землю, в пыль. Как обычный охотник, приложил руку к сердцу и дотронулся до груди старика. Пёстрый Фазан не печалится. Теперь ясно, что люди покинут стойбище, в котором умрёт старейшина. Уйдут из этих мест навсегда. Пёстрому Фазану не жалко. Он просто не может понять, как он сумел проглядеть старость Бурого Лиса. Может быть, сам он становится старым?.. Может быть, так… И всё же он просит:
– Может быть, Бурый Лис оставит напутствие своим людям?
Замерли все. Напряжённо глядят. Ждут напутствия. Так полагается. Принято так. Бурый Лис обводит медленным взглядом людей и опять говорит:
– Пускай мои люди не доверяются переменам. Всё всегда возобновляется. Всё повторяется. Потому ничего не исчезнет. Нет повода горевать. Души приходят сюда не только для радостей, но и для тягот. Нет одного без другого. Всё равнозначно.
Закончил Бурый Лис свою речь. Устал. Опустились глаза. Поклонился. Напутствие сказано. Всё. Пёстрый Фазан может теперь уходить, как и все, но никто не расходится. Все повторяют внутри слова Бурого Лиса. И Пёстрый Фазан повторяет. «Нет повода горевать».
Летняя Роса тоже тут, вместе со всеми. Печально глядит. Такая красивая, такая… Пёстрый Фазан вдруг заметил её и сразу же позабыл о словах Бурого Лиса. Больше не повторяет про возобновление. Зато вспомнил о своём дудаке. Поднял с земли, отряхнул и незаметно подступил ко вдове. Прикоснулся рукой к её локтю.
Она вздрогнула.
– Вот, Летняя Роса, прими охотничью добычу.
Улыбнулась вдова. Такая красивая. Такая… Словно солнце сияет прямо перед глазами, словно спустилось на землю и ослепило охотника. Смутился Пёстрый Фазан, как мальчишка. Отдал добычу и поскорее прочь. К себе, в свой чум.
****
Зачинается серое утро. Сырые сонные травы медленно распрямляются навстречу невидимому солнцу. Промозглый ночной туман стекается в рваные клочья и неторопливо пятится прочь. Забавный дождик уснул. Зато откуда-то издалека, из размытой туманом рощицы, долетает нехитрая песня синицы. «Утро пришло!» – повторяет она на своём языке. Утро пришло, и далёкая рощица принадлежит звонкой птице.
Режущий Бивень задумчиво глядит в сторону восхода. Он не претендует на птичьи владения. У него другие замыслы. Сегодня солнце не явится обозреть степь. Значит, и его действиям помочь некому. Но и зубру тоже никто не поможет. Они одни. Так ему кажется.
Недалеко от его ног шуршит кучка осклизлой трухи, нанесенной ветром и талыми водами с ближних кустов. В трухе копошится землеройка. Она легко поместилась бы у охотника на ладони вместе с хвостом, потому она его не замечает. Просто скала тумана. Зато он хорошо может разглядеть вечно голодную серую белозубку. Она вытащила из-под трухи длинного-предлинного дождевого червя и осторожно укусила Длиннющего в голову, чтобы тот не противился, когда она станет его поедать. После того, как душа червя отлетит. Хороший знак удачной охоты. Но Режущий Бивень потихоньку отступает назад, чтобы мятущаяся душа червя не ошиблась и не подумала, будто это он её выгнал. Это еда землеройки, сама пускай и отвечает, ему вмешиваться ни к чему.
Он и не подозревал, что зубр находится так близко. Но тёмный холмик неподалёку неожиданно встал на косматые лапы и превратился в рогатую гору с горбатой холкой, словно у мамонта. Зубр хрипло хрюкнул, как большой кабан, а потом даже рыкнул всё так же хрипло. Режущий Бивень тут же присел и продолжил своё отступление к колючим кустам боярышника. Укрывшись, он снял с головы волчарник, стянул с плеча Лук, положил на землю колчан со стрелами, приготовил стрелу с тяжёлым каменным наконечником. Зубр не боится змей, значит, не испугается и отравленных стрел. Нужно поразить наверняка обычной стрелой. Лучше с первого раза. Потому что второго может не быть.
Осталось подозвать быка.
Охотник достаёт из котомки специальный кусок бересты, ловко скатывает в расширяющуюся дуду, зубриный вабик, делает несколько глубоких вдохов и прикладывает узкий конец вабика к губам. Он мычит что есть сил, но срывается на хрип, словно давится, чтобы соперник почувствовал его колебания и без сомнений ринулся в бой.
Зубра ничуть не удивил столь ранний призыв из-за низких кустов. Когда хочется драться, когда ноги зудят, а рога чешутся – не до таких мелочей. К тому же его ответный рёв оказался намного громче, и Косматый не сомневался, что вот-вот увидит убегающего врага. Он замычал ещё грознее и решительно двинулся в сторону тёмных полосок кустов. Но его мутные от мгновенного гнева выпученные глаза, и без того не особенно острые, никак не могли узреть противника. Если его вызывали на бой всего лишь кусты, он готов был растоптать и кусты, потому что не было большой разницы для него, что топтать и бодать. Всё равно в каких-то потаённых закоулках своего огромного тела он уже понимал, что придётся растаптывать свою собственную судьбу, которая от него так подло отвернулась, которая стала невидимой, как тот странный противник. Разве мог он с таким согласиться, когда у него ещё столько скучающих сил. Конечно, не мог. Не признавал. Не желал видеть. Желал растоптать.
Так ведь когда-то бывает со всеми. Живёшь, живёшь – а нечто невидимое внутри тебя вдруг решило, что пора уходить – и как тебе согласиться? Ты не соглашаешься, ты рвёшься в бой, хотя так и не можешь понять – с кем же тебе нужно сражаться. Ни с кем. Просто выпустить вон излишнюю прыть. Как пар из ноздрей. Режущий Бивень, надевая обратно волчий наголовник, как раз подумал об этом. О том, кто же из них решил уходить, он или зубр. Может быть, оба… Но бык приблизился на удобное расстояние – и охотник отбросил никчемные думы. Он встал с Луком в руках и вышел из-за кустов маской к врагу. Зубр опешил, остановился и пригнул морду к земле. Нечто иное ожидал он увидеть. Совсем не такое. Не двуногого с волчьей пастью… Но, может, как раз и такое. Наверное, рогатый вдруг начал что-то понимать. Постепенно, с каждым биением грузного сердца. Так лёд на зимней реке истончается, истончается – а потом трескает с грохотом. Бык тоже треснул. Фыркнул ноздрями, обдав паром землю, будто мало ей влаги сегодня, ударил копытом, как буйная лошадь. И услышал чужие завораживающие слова.