Первостепь
Шрифт:
Он опять видит её. Она странная. На ней будто маска, непонятная маска. Она смеётся. Нет, это мамонт смеётся. Мамонт, совсем как она. Мамонт ему говорит:
«Всё ты сгрёб.
Не подавишься?»
Лицо мамонта искривилось в ухмылке, и что-то здесь не так, он понимает: не так, он всё знает, но мамонт уже лезет прямо в рот, засунул длинный хобот, ему противно, он давится, он хочет выплюнуть, всё чужое выплюнуть, мамонтово выплюнуть, чтоб вернулась она, одна она, только она, и пусть поёт жаворонок, ничего больше не нужно, ничего-ничего, всё пускай рушится, только пусть поёт жаворонок – и она!…
Но он видит шамана. Еохор грозит ему пальцем. Хмурое лицо, очень хмурое. Ну да, он же не повинился, он всех обманул. У шамана есть повод. Есть повод…
Он пробуждается то ли от шума, то ли от того, что кто-то бесцеремонно копается у него во рту. Гомон людей перемешан с вороньим карканьем, клёкотом коршунов, волчьим скулежом и тявканьем шакалов. И над всем этим витает густой запах крови.
Он видит небо. Синее небо плотно заполнено птицами. Другими. Не жаворонками. Низким солнечным лучам трудно пробиться сквозь трепет чёрных крыл. Голодные птицы шныряют вверх-вниз, потом падают камнем на землю, бесстыдно подхватывают кусочки чужой добычи и тут же стремительно взмывают ввысь, опасаясь заслуженного наказания. Ведь их долю отложат отдельно. А они, нетерпеливые, выхватывают не своё. Но теперь им ещё нужно отбиться от менее храбрых сородичей, которые со страшным гвалтом налетают на смелых воришек и пытаются вырвать из клюва добытое. Коршуны атакуют ворон. Вороны набрасываются на коршунов. И вороны на ворон тоже. И коршуны на коршунов. Только стервятников нет в этой сутолоке.
Режущий Бивень лежит на носилках из веток. Чёрная Ива, его молодая жена, принесла мех воды и, смеясь, брызгает мужу в лицо. Увидев, что тот открыл глаза, она хватает его за руку, пытается поднять:
– Хватит лодырничать. Пора резать мясо. Костры уже горят.
Действительно, запах крови потихоньку перебивается запахом дыма, не один день предстоит людям свежевать туши, коптить и вялить мясо, истирать в порошок.
Режущий Бивень шевелит ногами. Кажется, целы. Он сможет подняться, он пытается встать, но резкая боль в боку останавливает его полуприсевшим. А через мгновение он и вовсе садится на носилки.
– Прекрати, лодырь! Никто лодыря не понесёт, – хохочет жена, и её беззаботный смех сразу притупляет боль. Режущий Бивень – охотник, не к лицу ему корчиться и кряхтеть, он был непочтителен к мамонту, нанёс смертельный удар прежде, чем извинился – и был за это легонько наказан, мамонт шлёпнул его, как ребёнка, ладошкой – да и только. Жена давно это поняла, потому и смеётся. Пора улыбнуться и ему самому.
Однако во рту у Режущего Бивня не всё в порядке. Правая щека болит, скула распухла, и за щекой плотно напихана трава. Жена замечает его недоумение и, смеясь, поясняет:
– Мамонт взял у Режущего Бивня два верхних малых коренных зуба. Болотная Выдра уже посмотрела рану и положила туда лекарство из разжёванного тысячелистника. Теперь Режущий Бивень стал Сломанным Зубом.
Чёрная Ива хохочет ещё громче, а Режущий Бивень ощупывает распухшую щеку. Что ж, отныне ему труднее будет есть мясо. Но сколько может жена хохотать…
– Чёрная Ива уже принесла инструменты? – голос его заметно не изменился, несмотря на траву за щекой, значит, действительно, всё в порядке.
– Конечно, – отвечает жена. – Вот он, нож моего мужа, – она подаёт ему большой кремневый нож-секач. А в другой руке у неё тут же оказывается нож поменьше, её собственный. Пора за работу. Все уже заняты делом.
– Мамонты никого не забрали с собой? – последний вопрос.
– Нет, все тут, – обратно смеётся жена, обводя грациозным взмахом руки пространство вокруг себя. И коварно добавляет: – Кроме двух верхних зубов одного незадачливого охотника.
Теперь смеётся и Режущий Бивень. Дались ей его зубы. Разве это главное. Разве это?
– Духи к нам благосклонны, как никогда. Кто ещё так сумеет? – веселится Чёрная Ива. Но муж уже глядит строго.
И вправду, пора за работу.
Но сначала за ним остался долг. Львиный Хвост и Гривистый Волк уже вскрыли живот его мамонту, разрезали шкуру толщиной с большой палец, и вынули внутренности. Теперь ждут Режущего Бивня. Режущий Бивень остановился и вроде как думает. Есть ведь обычай, он должен исполнить, от него ждут. А ему почему-то не хочется. Он же был ранен, он может забыть, он… Нет. Они ждут, они не отстанут. Режущий Бивень снимает штаны, остаётся полностью голым. Сквозь вскрытый живот он осторожно влезает в межрёберную полость убитого мамонта, в большую красную пещеру со стенами из рёбер. Одинокая муха одурело жужжит в полутьме густого кровавого запаха. Покуда не стало дурно, Режущий Бивень торопится высказать необходимое Тому, кто, возможно, ещё не покинул эту пещеру. Пусть большой брат не злится и не вредит. Со всеми так будет.
****
Сосновый Корень пропустил мамонта. Его никто не винит, ни один охотник не обмолвился даже словом, будто никто и не видел – но сам-то он всё видел. Он – пропустил.
Ещё перед охотой ему снилось что-то не то. Мамонт снился, тот самый мамонт с впадиной на лбу, которого он и пропустил. Мамонт просто смотрел ему в глаза, во сне смотрел в глаза – и на охоте тоже взглянул. Одним только глазом взглянул – но достаточно. Их взгляды встретились – и… Случилось то, что случилось.
Сначала всё шло хорошо. На Соснового Корня бросилась мамонтица. Она свернула в сторону, туда, где прятался Сосновый Корень, она хотела выбраться из западни, но люди не настолько глупы. Спасаясь от одной западни, мамонтица угодила в другую. Не много она пробежала. Нога угодила в прикрытую яму-ловушку, и зверина с отчаянным рёвом упала. С ней было покончено, она сломала себе не только ногу, но наверняка и хребет, её нужно было оставить умирать, но Сосновому Корню вдруг стало жалко. Она так ревела от боли, её глаза налились кровью, она пыталась приподнять голову, но не могла. Сосновый Корень подскочил сзади и воткнул копьё ей в затылок. Воткнул глубоко, брызнула кровь, а она заревела ещё громче. Тогда он схватил второе копьё и воткнул его тоже. Мамонтица перестала реветь. Она умирала, молча умирала, но налившиеся кровью глаза не закрывались и с молчаливым упрёком смотрели на Соснового Корня. У него было третье копьё, он хотел вонзить и его, но услышал крики. Молодой мамонт прорывался вслед за мамонтицей. Сосновый Корень сразу узнал его. Это был тот, с двойным лбом, он бежал со всех ног, охваченный ужасом, и его нога тоже должна была угодить в присыпанную ловушку, но сверху поспешно кинули камень и промахнулись. Камень попал как раз в яму-ловушку и проломил настил. В последний момент мамонт сумел повернуть. Он бросился на валун, с которого метнули спасший его камень, и так сильно ударил бивнями, что валун зашатался. Тогда мамонт отпрянул и бросился убегать дальше – и тогда на его пути встал Сосновый Корень с последним копьём. И вот это видение ему никак не забыть до сих пор. Мамонт со скрученным под себя хоботом, с прижатыми ушами и обломанным бивнем несётся, а Сосновый Корень стоит у того на пути. Не было смысла кидать копьё спереди, ему следовало отступить и чуточку выждать, покуда мамонт не пронесётся мимо – вот тогда он и должен был метнуть копьё в основание уха. Или прямо в сердце. Или хотя бы в брюхо. Он отступил, замахнулся – и не метнул. Метнул уже позже, когда мамонт промчался, метнул вдогонку – и копьё пролетело у мамонта между ног. Тот удрал. А Сосновый Корень теперь не находит себе места. До сих пор не находит.
Он выбрал самую тяжёлую работу. Вытаскивать туши из главной ямы. Он сам, первым, пошёл сюда. Потому что упущенный мамонт заполонил его думы. Как в тумане всё было. Как-то так, будто там и не он находился. Будто кто-то другой. Вроде как сами копья летели, лишь по привычке. И мамонты сами бежали и падали, один за другим. Он только смотрел. Как со стороны. А там были брызги крови, леденящий душу рёв и муторный запах смерти. А он как будто ушёл куда-то в сторону. Ничего не делал. Рука метала копья, и те сами куда-то летели. А он, ему кажется, он даже и не смотрел, куда они полетят, не хотел видеть. Теперь ему стыдно перед собой. Теперь он залез в яму, где самая тяжёлая работа.
Он отрубил одну ногу, обвязал верёвкой, бросил конец наверх Корсаку. Пускай тянут. Их много там. Нога будто взлетела. Надо скорее рубить другую. Сейчас скинут верёвку назад. Быстро работают там наверху, ловко и споро. Сосновый Корень срезал мешающее мясо, теперь пытается перерубить кость на другой ноге. Быстро рубит, вроде как хорошо, но это руки его сами работают, а думы Соснового Корня совсем в другом месте. «Что скажет теперь его жена? Что подумает? Как же так он упустил мамонта… Плохой охотник. Разве прокормит много детей? Разве осилит?»