Первостепь
Шрифт:
Вновь случилось так, как обычно не случается. Лев отошёл. Обозначил права на добычу – и отошёл. Ждал назад львицу. Хотел поделиться. Хотел предложить ей подарок. Могучий хозяин степи – как птичка какая-то, как певчий дрозд, как ворона, как галка. Но всё поняла Сильная Лапа. Не растерялась. Вернулась. Обхватила передними лапами круп добычи, подмяла под себя, развернула, облизала, примериваясь, и ловко вспорола зубами живот. Вытащила кишки, стала выдавливать передними резцами их содержимое, будто процеживая – там содержалась вся сила травы, львам ведь тоже нужна эта сила, львам и львицам. После кишок – задние ноги, самое вкусное, потом стала слизывать шершавым языком мясо с рёбер, потом… Потом не вытерпел Рыжегривый, присоединился, смиренно пристроился спереди, у головы, будто они поменялись телами, будто львицей был он, будто просился, выражая покорность – Сильная Лапа не стала рычать: пускай насыщается. Пусть будет рядом. Так ведь бывает. Там, где львица, там нужен когда-нибудь лев. Пускай будет.
****
Что может быть вкуснее свежеподжареного сочного мяса? Особенно, если это мясо – мамона. Особенно, если вырезано из отборных мест, таких, как горб на спине. Пускай добыча оказалась не слишком упитанной, даже, наоборот, худой – всё равно, люди так соскучились по мамоне, многим она давно уже снилась. И вот – те сны сбылись. Лакомятся все: охотники, женщины, дети. И даже старики пришли уже из стойбища, принесли соль и приправы. И даже приблудным волкам в стороне набросали ненужных кишок и хвостов.
Пирующие облепили пригашенные костры, ворошат золу, выхватывают из ароматного дыма, втыкая острые костяные палочки, дымящиеся куски мяса, немного отходят назад, садятся, а освободившееся место у огня тут же занимают следующие.
Все разговоры мужчин теперь о пиве. Как бы сейчас оно пригодилось. Пора отправлять женщин в степь по зерно. И в лес пора за рекой, орехи поспели. Самим же мужчинам подошло время готовить сети. Благодатная пора! Скоро пойдут по реке на нерест невообразимо вкусные таймени. Такие же вкусные, как большие осетры. Но осетров нужно бить острогами поодиночке, а таймени идут целыми стаями, косяками, такими огромными косяками, что сразу вскипает вода. Их едят даже сырыми, вкус этой благодатной рыбы столь нежен, что огонь только попортит её. Ради тайменей можно забыть на миг и о мясе мамонта, о благословенной мамоне. Даже бобровый хвост не вкуснее. Режущий Бивень положил на колено свой остывший кусок и увлечённо рассказывает Львиному Хвосту, как нескончаемые рыбы шли вверх по реке прошлым летом. Львиный Хвост согласно кивает, и когда собеседник замолкает, вспомнив о мясе, теперь сам Львиный Хвост ведёт речь о рыбе. Ведь и он рыбак не из последних, ведь и он там был – и снова будет. Но ещё несколько дней всему племени придётся потратить на вяленье и копченье изобильной мамоны. Старухи и дети отправятся в лес по ягоды. Клюква, брусника как раз поспели, а плоды вишни заготовили заранее. Ягоды и плоды растолкут, превратят в кислую пасту и подмешают к мясу. Потом всю смесь перетрут в порошок. Много работы. Теперь уже женской работы. Зато много будет вкусной и питательной тёртой мамоны, которой хватит аж до весны. Голода снова можно не опасаться. Зима будет сытной и радостной.
По другую сторону от Режущего Бивня жуёт свой кусок Кривой Хребет. Этот тоже был ранен на великой охоте. У него разбиты колено и локоть. И, похоже, сломано ребро.
Кривой Хребет не весел. Ему всегда не везёт. И жена у него совсем дряхлая. Режущий Бивень, глядя на соседа, тоже мрачнеет:
– Кривой Хребет, а ведь солнце мигало, когда мы просили прощения. Кривой Хребет не приметил? – спрашивает он вполголоса.
– О чём сомневается Режущий Бивень? – уныло возражает Кривой Хребет. – Всё в порядке. Духи к нам благосклонны.
Плохой разговор. Скучный он человек, Кривой Хребет. Всё ему худо. Как львы рычат даже во время еды, так и он. Говорит: «Всё в порядке», – а на лице будто медведи отплясывали. И как такому верить?
– Последних гигантов люди спровадили, – продолжает Кривой Хребет. – Вот раньше их было не счесть, говорят старики. Но тогда зимы долгие стояли. А летом прохладно было. Теперь мамонты ушли в тайгу. И ещё дальше в тундру, в тень от восхода. Худо нам будет.
Режущий Бивень слегка усмехается. Не долго ждать пришлось. Так бы и начинал. А то: «Всё в порядке»…
– Но одного зверя упустили, – встревает в беседу Львиный Хвост. Ушёл Хитрец целым и невредимым. И теперь может мстить, ежели не трус. И упредить может другие стада.
– Кого ему упреждать? – кисло противится Кривой Хребет. – Раненого мамонтёнка, которому сохранили жизнь? Шаман хотел его принести в жертву, но когда увидел, что тот хромает, велел привязать к дереву. Пущай пока пасётся.
Кривой Хребет испортит любой разговор своей мятой рожей. Такой запросто накаркает беду. Режущий Бивень тянется за новым куском, а сам – ему уже и есть почему-то не хочется. Об оргиях вспомнил Режущий Бивень, опять об оргиях. Тогда тоже люди пируют. Все запреты снимаются. Все. И.. Чёрная Ива, вот она любит Режущего Бивня, ей никто другой не нужен, пока не нужен, но… Вот когда будут оргии, кто-нибудь скажет: «А что Чёрная Ива, отведаем белены». Или даже не скажет, а просто подсыплет, как маковых зёрнышек, тот же Кривой Хребет возьмёт и подсыплет. А если не Кривой Хребет, то уж Чёрный Мамонт наверняка подсыплет. Так уже было на прошлых оргиях. Чёрный Мамонт тогда постарался. И опять постарается. И Чёрная Ива станет неистовой. А он любит истовую. И его любит истовая. А когда ей предложат белены или, там, сушёный мухомор, что будет дальше, лучше не думать. Чёрная Ива станет чужой. Она будет любиться с кем попало, с Чёрным Мамонтом, с Кривым Хребтом, с кем попало; она может вообще дойти до того, что всунет себе мухомор в женское место, и тогда… Режущий Бивень вдруг чувствует, как скрипят его зубы. Готовы треснуть. И пальцы готовы сломаться, сжатые в кулаки. Чёрная Ива будет бросаться на всех мужчин, на любого, а он… ему только останется бегать за нею с баклагой, с лоханью, и когда Чёрной Иве захочется помочиться, тогда он выпьет её мухоморной мочи и тоже станет неистовым. Или – нету ведь «или», просто-напросто нету, ничего не сможет Режущий Бивень сделать другого, ничегошеньки. Вместо Чёрной Ивы ему останется только её моча. И то, если кто-то другой не опередит.
Сморщился Режущий Бивень. Зажал рот рукой. Отрыгнуть будто хочет. Так и поднялся с зажатым ртом. На другое место перешёл. Может, тут лучше. Может, лучшие думы придут.
Здесь у людей иной разговор. О странном сне. Угрюмому Носорогу перед самой охотой приснился мудрый старик из полуденных земель. Теперь он решил рассказать остальным о том сне.
– Старик показывал муравьёв, – говорит Угрюмый Носорог, не выпуская из рук огромного куска мяса.
– Муравьёв? – удивленно переспрашивают несколько голосов.
– Да, муравьёв, – повторяет рассказчик и надолго впивается в мясо зубами. Может быть, это всё, только это и хотел рассказать охотник о странном сне, сидящие рядом как будто бы ждут продолжения, не дожидаются, вспоминают о еде. Режущий Бивень тоже для виду выбрал ещё кусок, даже пытается откусить, хотя в него уже не лезет. Кажется, лопнет живот. Или в горле застрянет. Но всё не лопается. И не застревает.
– Муравьи догоняют тлей и щекочут, – Угрюмый Носорог опять говорит, хотя люди вроде уже и забыли, о чём он. Нет, помнят. Переспрашивают: «Щекочут?»
– Да, не убивают, щекочут. И тли за это кормят муравьёв молоком, как матери младенцев.
Режущий Бивень отложил своё мясо. Неожиданный разговор. Да, муравьи якшаются с тлями, это все знают. Но к чему такой сон? Странный.
– Мудрый старик сказал вот что. Люди тоже могли бы быть муравьями.
Угрюмому Носорогу поддакивают:
– Муравьи хорошие охотники. Настоящие. Правильный сон. Только рассказчик ещё не досказал. И теперь озадачивает всех до одного:
– Люди тогда могли бы вместо тлей использовать коров. Все же знают, что у внезапно убитой кормящей коровы вымя полно сладкого молока. Его можно пить…
Можно пить?.. Вот теперь, наконец, застряло в горле. У Режущего Бивня – точно – застряло. Хотя мясо отложено, он подавился. От возмущения подавился. Но кто-то уже очухался, возражает:
– Охотникам – пить? Чт говорит твой старик?.. Как младенцам! Да ведь люди поднимут на смех такого охотника, а женщины станут ему предлагать своё молоко, как младенцу.
Люди смеются. Всё так. Стыдно, позорно. И всё же Угрюмый Носорог отговаривается:
– Да, но этим молоком можно было бы кормить детей.