Первые
Шрифт:
— Анюта!
Анюта вскакивает на ящик. Она немного похудела и стала более строгой. В голубых глазах исчезло мечтательное выражение и зажглись суровые огоньки.
— Женщины Монмартра! — говорит она. — Враг начал наступление. На фортах и у ворот идут жестокие бои. Есть раненые. Нам необходимы сестры милосердия. Чтобы перевязывать раненых, а если нужно — взять ружье и встать рядом с мужьями и братьями. Отстоим Коммуну!
— Отстоим! — как эхо проносится по площади.
Сердце Софьи переполняется гордостью за свою сестру. Только так и может говорить
— Кто запишется в отряд сестер милосердия? — спрашивает Анна, и со всех сторон тянутся руки.
— Меня запиши, гражданка Жаклар!
— Меня, Аннет!
Здесь все знают свою Аннет. Она ведь секретарь женского Комитета бдительности на Монмартре.
Софья пробирается к сестре.
— Софа! Во сне это или наяву? Как ты сумела к нам попасть, родная ты моя девочка, — говорит Анюта, обнимая сестру и тормоша ее, словно действительно желая убедиться, не призрак ли перед ней.
— И Володя здесь! Пойдемте, я доведу вас до дома, вы отдохнете. А мне нужно скорее идти в госпиталь.
— Я с тобой, — говорит Софа.
По дороге она рассказывает Анюте о встрече с Томановской.
— Да, Лиза с нами. Она приехала сюда на второй день после провозглашения Коммуны. Была в Лондоне у Маркса, но не смогла там оставаться, когда тут такие жаркие дела.
Лиза очень предана революции и очень энергична. Она собирает всех женщин Парижа в Союз.
Сестры поворачивают на улицу Мирра. Госпиталь. Приносят все новых раненых. Не хватает коек. Девушки в белых косынках с красным крестом стараются успеть повсюду. Они и за санитарок, и за сестер, и за врачей. Врачей мало. Лекарств тоже.
— Софа, — говорит Анюта, — вот тебе белый халат, будешь помогать.
Она открывает дверь в палату и зовет:
— Катя!
К ним выходит молодая женщина со смуглым лицом и твердо очерченным подбородком. Карие глаза ее смотрят внимательно и чуть устало.
— Это Катя Бартенева, — обращается Анюта к сестре. — Ты будешь в ее распоряжении.
— Знакомься, Катя, моя сестра.
— Я очень рада, — говорит Катя, — нам так нужны люди.
Софья проходит в палату. По стенам тесными рядами стоят койки. В проходах тоже. Только что принесли тяжелораненого. Он без сознания. Ранен в голову. Кровь алым пятном расползается по повязке, сделанной наскоро на поле боя.
Катя осторожно снимает бинты, промывает рану. И хотя Софа с детства боится крови, она помогает Кате.
Не умолкает канонада. Где-то совсем близко разорвался снаряд. Из окон посыпались стекла.
— Почему не стреляете? Дайте мое шаспо. Вперед за Коммуну! — бредит раненый.
Софа берет его за руку, подносит к губам чашку с водой.
— Успокойтесь, — говорит она. — Ваше шаспо в надежных руках. Мы никому не отдадим нашу Коммуну.
ГЛАВА XXXIII
Женщины с ведерками и кистями ходят по улицам, расклеивают прокламации. У прокламаций сейчас же собирается народ.
«К гражданкам Парижа!
Париж подвергнут блокаде. Париж подвергнут бомбардировке… Гражданки, где наши дети, наши братья и наши мужья? Слышите ли вы рев пушек и священный призывный звон тревоги?
К оружию! Отечество в опасности!
…Эта борьба насмерть — конечный акт вечного антогонизма между правом и силой, трудом и эксплуатацией, народом и его палачами.
Наши враги — это привилегированные существующего строя, все те, которые всегда жили нашим потом и жирели нашей нуждой.
Они видели, как народ восстал, восклицая: «Нет обязанностей без прав, нет прав без обязанностей. Мы хотим труда, но чтобы самим пользоваться его плодами. Не надо эксплуататоров, не надо хозяев. Труд и благосостояние для всех, самоуправление народа, Коммуна! Жить и работать свободно, или умереть в борьбе!»
И вот страх предстать пред народным судом побудил наших врагов к величайшему преступлению — гражданской войне.
Гражданки, настал решительный час! Надо покончить со старым миром! Мы хотим быть свободными! И не одна Франция теперь поднимается, глаза всех цивилизованных народов направлены на Париж, они ждут нашей победы, чтобы в свою очередь освободиться. Даже Германия, королевские армии которой опустошили наше отечество, обрекая на смерть его демократические и национальные стремления, — даже она потрясена и опалена дыханием революции. Вот уже шесть месяцев, как она на осадном положении, а ее депутаты в тюрьме. Даже в России едва гибнут защитники свободы, как на их место появляется новое поколение, готовое в свою очередь бороться и умереть за республику и социальное переустройство…
Гражданки, примем решение объединиться, поможем нашему делу!.. К воротам Парижа, на баррикады!.. И если оружие и штыки разобраны нашими братьями, у нас останутся еще булыжники с мостовой, чтобы сразить ими изменников…»
Люди толпятся возле афиш, читают молча или говорят с соседями. Они потрясены глубокой убежденностью и страстностью строк. Особенно взволнованы женщины. Это ведь к ним обращены слова призыва.
— Куда? К кому идти? — спрашивают они.
Воззвание подписано несколькими француженками и Дмитриевой. Это, видимо, русская. Они слышали о ней. Кто-то видел ее во главе отряда женщин. И в секции Интернационала, на улице Аррас, 3…
Они не ошиблись. Все свое время, все свои силы Лиза отдавала Коммуне.
Сразу же по приезде она начала собирать женщин. Вместе со своими французскими подругами написала воззвание. Она постаралась внести в него дух Интернационала. О, теперь она знала, о чем говорить, не так, как тогда на Никольском рынке. И все же она волновалась — откликнутся ли парижские женщины? Дойдут ли до их души и сердца те думы, которые день и ночь жгли ее? Почувствуют ли они, что именно теперь настал час — победить или умереть?