Первый бросок
Шрифт:
– Вот это уже веселее, – натянуто улыбаясь, сказал Мазур.
– Думаешь? Кто знает… Ты будешь много странствовать по свету, не потому, что ты сам так хочешь, а оттого, что этого захотят другие. Много повидаешь…
– А как насчет женщин? – поинтересовался Мазур громче, чем следовало бы. Все эти процедуры вроде бы и в самом деле попахивали неподдельным угадыванием, но в конце концов цыганки откалывают номера и почище…
– Женщин у тебя будет много, – усмехнулся старик. – Самых разных. Я по твоему лицу вижу, что тебе стало в глубине души приятно и
– У меня с одной-единственной женщиной целая куча проблем, – неожиданно для себя поделился Мазур наболевшим. – Можно узнать, выйдет она за меня замуж или нет?
– Можно-то можно, может, и можно… а вот нужно? Вдруг тебе потом от этого будет только грустнее? Хочешь знать точно?
Мазур долго молчал, усиленно пытаясь себе вдолбить, что старый знахарь от скуки попросту валяет дурака. Совершенно бесплатно, из чистого развлечения вешает лапшу на уши захожему белому страннику. Страсть к шуткам и розыгрышам обитает под всеми широтами.
И все же некий островок сознания нашептывал, что ко всему этому стоило бы отнестись и серьезнее…
– Нет, – сказал он в конце концов. – Не хочу знать точно.
Старик торжествующе поднял корявый палец:
– А знаешь, юный белый человек, в тебе все-таки больше ума, чем глупости… Может, из тебя еще и выйдет толк. Никогда не нужно знать точно. От этого одни неприятности. Когда я был в твоих годах и у меня было больше глупости, чем ума, меня однажды попросил один сержант сказать ему точно. Глупый я был, твоих лет… Я же не виноват, что видел точно: он не вернется, он будет лежать, и в нем станут копошиться черви… Он очень хотел знать, и я сказал…
– И что? – шепотом спросил Мазур.
– Плохо получилось. Совсем плохо. И сам умер раньше, чем ему следовало, и еще нескольких за собой потянул… Давай лучше поговорим о женщинах. Они тебя, по-моему, гораздо больше интересуют… а знаешь что? Хочешь ко мне в ученики?
Мазур не на шутку опешил:
– Я?!
– А почему нет? Это глубоко неважно, белый или черный. Лишь бы оказался способным. Кое-что, – он сделал широкий жест, обведя рукой внутренность хижины, – есть только у меня, и будет обидно, если оно уйдет со мной… Оставайся. Буду тебя учить. Но это надолго…
«Нет уж, спасибочки, – подумал Мазур. – Наслышаны. Про колдунов, которым непременно нужно уцапать кого-нибудь за руку в преддверии смерти – чтобы передать умение. А потом к „счастливчику“ заявится шайка мохнатых и рогатых и объявит, что отныне он с ними повязан не только на всю оставшуюся жизнь, но и… Черт, да что мне такое в голову лезет? Я что, всерьез?»
– Нет, спасибо, – сказал он решительно. – Это не по мне.
– Как знаешь… – старик разразился перхающим смешком. – И все же старому черному человеку интересно было бы тебя кое-чему научить.
– Например?
– Сложностям жизни. Для молодых жизнь всегда слишком проста, неважно, живут они в деревне на острове или в огромном городе белого человека…
– Ну, это, откровенно
– Все равно, – ухмыльнулся старик, отчего морщины на его лице сложились в диковинные узоры. – Чем больше новых сложностей – тем серьезнее начинаешь относиться к жизни…
Он вновь оглушительно заорал, и толстенная черная тетка приволокла новый бидончик, полный, сохраняя на лице прямо-таки интернациональное выражение – молчаливое неодобрение законной супруги, вынужденной наблюдать, как муженек квасит со встречным и поперечным. Плюхнула посудину на пол между ними так, что взлетело облачко пыли.
– Возьмем женщин, – продолжал старик, наполняя кружки. – Ты уже успел сообразить, что с ними много сложностей, но вот далеко не все сложности знаешь…
– Ты о чем? – поинтересовался Мазур.
– О жизни, – уклончиво ответил старик. – И о женщинах…
Что-то странное и непонятное с ним происходило – он то уплывал под потолок, то опускался вниз, как воздушный шарик. И хижина вела себя странно – предметы на глазах теряли четкость очертаний, расплывались, колыхались, кружились…
Мазур сделал слабую попытку встать с чурбака – и окружающее так сорвалось со своих привычных мест, сплетаясь в размытые полосы, кренясь и кружась, что это поневоле вызвало приступ нешуточного ужаса. Что-то ударило в щеку. Тренированное восприятие, продираясь сквозь плотный дурман, подсказывало, что он попросту свалился на пол, где и лежит мордой в пыли и хламе.
Руки, ноги, все тело отказывалось повиноваться. Даже головы не повернуть. Наваливалась душная темнота, пронизанная странными звуками, он уже ничего не видел вокруг, все гасло, таяло…
…Разлепив веки, он прислушался к своим ощущениям и вынужден был констатировать, что чувствует себя гораздо лучше, нежели после американской химии. Голова оставалась ясной, привкус во рту наличествовал, но напоминал он скорее вкус обыкновенной муки или крупы.
Пошевелился. И обнаружил, что запястья и щиколотки накрепко связаны. Что он лежит на траве в тени хижины. Стоявшие над ним люди, трое здоровенных чернокожих молодцов, курчавые, в защитных шортах и разномастных майках, обрадованно затараторили на креольском.
Дернувшись было, Мазур моментально убедился, что связан на совесть, с большим знанием дела. Болтая и пересмеиваясь, незнакомцы приволокли толстую жердь, продели под веревки, поднатужились и с какой-то местной присказкой типа «Раз-два, ухнем!» взвалили жердину на плечи. Мазур болтался в воздухе, униженный и злой.
Вертя головой, рассмотрел, что его несут к открытому «джипу». Приподняли выше, уложили горизонтально на заднее сиденье, так и не вытащив жердины. Вытянув шею, приподняв голову над бортом, Мазур увидел неспешно приближавшегося старика и, благо терять было нечего, изрыгнул все специфические словечки на языке Шекспира, которые знал.