Первый человек в Риме. Том 2
Шрифт:
Аврелия сжала ладошками раскрасневшиеся щеки и послала плотнику такой взгляд из-под опущенных с лукавой стыдливостью ресниц, что он почти год потом не мог найти себе места, мечтая о встрече с ней, а работал так усердно, что сам себе дивился.
– Благодарю вас! – пылко откликалась на его старания Аврелия.
Изгнание возмутителя спокойствия Эпафродита позволило ей наконец заняться разбивкой сада; и вдруг ее новый постоялец Гай Матий открыл ей, что тоже обожает сады и любит в них возиться.
– Позвольте мне вам помочь! – обратился он к Аврелии.
Трудно отказывать, если так долго подыскивал себе наиболее подходящих жильцов.
– Что
Ее ждал еще один урок. От Гая Матия Аврелия узнала, что одно дело – мечтать о саде, но совсем другое – на деле заниматься садовничеством. У нее не оказалось ни врожденного чутья, ни умения, какими обладал Гай.
Он был настоящим гением садов. Раньше вода после мытья сливалась в сточные канавы; теперь ее собирали в небольшой цистерне во дворике и использовали для полива растений, количество которых увеличивалось с потрясающей быстротой – Гай Матий, как он признался Аврелии, таскал их из отцовского дома на Квиринале, да и из других мест, хозяева которых имели красивые кустарники, виноградники, деревья. Даже плодородную почву он иногда приносил. Он умел выхаживать чахнущее растение; знал, какие растения не любят много извести, которой так богата римская земля; он знал точное время посадки, полива, прополок. За какие-то двенадцать месяцев их внутренний дворик – всего лишь тридцать на тридцать футов – превратился в некое подобие беседки, оплетенной зеленью.
Однажды Шимон пришел к ней поговорить, в который раз поражая ее своим неримским видом – длинной бородой и прядями волос вдоль щек.
– Домина, весь наш четвертый этаж просит вас о небольшой милости.
– Если это в моих силах, Шимон, обязательно сделаю это.
– Мы поймем, если вы откажете, поскольку дело касается своего рода покушения на вашу собственность, – речь Шимона текла плавно, с небольшими аккуратными паузами между словами и фразами, будто он писал бумагу. – Если мы дадим слово, что никогда не будем выбрасывать из окон всякую дрянь – может, вы позволите убрать деревянный экран со стены? Мы могли бы дышать более свежим воздухом и любоваться вашим чудесным садом.
Лицо Аврелии засияло.
– Буду просто счастлива выполнить вашу просьбу. Однако я не могу допустить, чтобы вы вываливали мусор и из тех окон, что выходят на улицу. Пообещайте мне, что будете выносить все отходы и выбрасывать их в сточную трубу.
Шимон тут же согласился.
Экраны с четвертого этажа были сняты, хотя Гай Матий умолял оставить их на месте, поскольку все его вьюны сразу потянулись вверх. Этаж евреев был первой ласточкой; к ним вскоре присоединились изобретатель и торговец специями, живущие на втором этаже. А за ними – третий, шестой, пятый этажи. Пока, в конце концов, экраны не остались лишь у греков-вольноотпущенников, занимавших два самых верхних этажа.
Весной, перед битвой при Акве Сестие, Цезарь предпринял стремительный переход через Альпы и добрался до Рима. В результате его короткого визита Аврелия вновь забеременела, родив в феврале следующего года вторую девочку. И вновь она не стала уезжать из своего дома, полагаясь на местную повитуху и верную Кардиксу. Заранее предчувствуя, что молока не хватит, она сразу после рождения второй маленькой Юлии /которая всю жизнь страдала от своего детского, но навсегда приставшего к ней имени Ю-Ю/ отдала девочку кормящим матерям, жившим в ее инсуле.
"Прекрасно, – писал ей Цезарь в ответ на ее письмо о рождении Ю-Ю. – Теперь у нас две Юлии, как и требует традиция. Когда меня снова направят в Сенат с поручением,
Мать Аврелии, Рутилия, потратила значительно больше слов, чтобы уговорить дочь обеспечить детям подобающие удобства.
– Тебе следовало бы знать, что это – лишь пустая трата слов, – успокаивал ее Котта.
Рутилия готова была взорваться от возмущения:
– Честно говоря, Марк Аврелий, дочка просто выводит меня из равновесия! Когда я попыталась утешить ее, она только вздернула брови и заявила, что ей абсолютно безразличен пол ее ребенка – были бы дети здоровы.
– Но она права, – запротестовал Котта. – Может четыреста-пятьсот лет назад римляне и не могли позволить себе такую роскошь – иметь много девочек – хотя те, кто в состоянии был прокормить потомство, радовался и дочкам. Прошли те времена. И хорошо, что Аврелия не переживает рождение дочерей как неудачу.
– Конечно, конечно! Кто спорит? Я не об этом говорю: просто она сводит меня с ума, объясняя мне, матери, элементарные вещи и заставляя чувствовать себя дурой!
– Ах, молодчина Аврелия! – вмешался в их разговор Публий Рутилий Руф.
– Еще бы! – ответила ему Тутилия, выходя из себя.
– А малышка мила? – спросил Рутилий.
– Просто очаровательна. Разве можно ждать чего-либо другого? У них не будет безобразных детей, даже если они станут заниматься любовью, стоя на голове! – отвечала Рутилия со вздохом.
Вскоре после рождения Ю-Ю Аврелия смогла наконец добраться и до кабачка на перекрестке. Располагался кабачок в ее инсуле, но она никогда не получала от него никаких доходов, ибо он считался местом собраний некоего религиозного братства, официально признанного и зарегестрированного у городского претора.
Однако во всем этом был один щекотливый момент. Жизнь кабачка не прекращалась, казалось, даже по ночам. И некоторые завсегдатаи этого заведения взяли себе привычку обшаривать прохожих, да еще и не следили за чистотой вокруг кабачка, где мусор скапливался кучами.
Первой познакомилась с весьма неприглядными правилами братства Кардикса. Ее послали в лавочку почти напротив дома, чтобы купить для Ю-Ю средство от боли в животе. Хозяйку лавочки – старуху-галатийку, специализирующуюся на лекарствах и заговорах, она нашла прижатой к стене двери злодейского вида людьми, обсуждавшими, с чего начать здесь погром. Благодаря Кардиксе они не успели и шагу в сторону сделать – она уложила их на пол одним ударом. Очухавшись, они ушли, разражаясь на ходу проклятиями. Перепуганную старуху Кардикса заставила рассказать, что стряслось. Оказалось, знахарка не смогла уплатить за защиту.
– Владелец каждой лавки должна платить, если не хочет неприятностей, – рассказывала Кардикса своей хозяйке. – Считается, что деньги идут на охрану владельцев лавок от разбоя и грабежа. Однако, самое ужасное – не заплатить, сколько велено. Бедная галатийка недавно похоронила мужа, поэтому сейчас у нее почти нет денег.
– Это им так не пройдет! – Аврелия стала готовиться к сражению. – Пойдем-ка, Кардикса, разберемся!
Она вышла из центральных дверей и пошла к лавкам на Викусе Патриции. С хозяевами их она поговорила о поборах, введенных братством. Несколько примеров убедили ее, что братство не ограничивается только лавками, расположенными в ее инсуле, но и ощипывает и ближайших соседей. Даже тех, кто занимался чисткой и опорожнением ночных горшков, и владельцев душей – довольно прибыльных в Риме заведений.