Первый день Пасхи (Картинка)
Шрифт:
Первый день Пасхи. Два часа дня. Въ церквахъ звонятъ въ колокола. Въ зал купца Лазаря Антоныча Загвоздкина стоитъ накрытый столъ съ закуской въ вид неизбжнаго окорока ветчины, кулича, пасхи, икры, сыру и цлой баттареи бутылокъ и графиновъ. Тутъ-же виднется нога телячья, и баранъ, сдланный изъ масла, съ краснымъ флагомъ во рту. На стульяхъ и креслахъ сидятъ жена. Загвоздкина, пожилая женщина въ ковровомъ платк, и дв дочери-погодки, лтъ двадцати. Он ожидаютъ гостей, приходящихъ съ поздравленіемъ. Дочери
— Въ какихъ-нибудь пять минутъ четырнадцать офицеровъ мимо прохало, говоритъ слегка позвывая старшая изъ нихъ Серафимочка. Ежели завтра погода будетъ хорошая, такъ пойду въ фотографію, — карточки съ себя сниму.
— На что теб? Вдь передъ Новымъ годомъ снималась, возражаетъ мать. Да и кому давать?
— Митрофану Захарычу. Да и монахъ съ подворья просилъ.
— Сторожа изъ рынка пришли! Съ праздникомъ поздравляютъ, докладываетъ лавочный мальчикъ въ хозяйскомъ сюртук съ обрзанными фалдами и рукавами — подарокъ на Пасху.
— Сашенька, возьми два яйца, да вотъ теб рубль… Поди похристосоваться съ ними! обращается мать къ младшей дочери.
— Ну вотъ! Пусть Серафимочка идетъ! Я ужь и такъ давеча съ туляковскими парильщиками вс губы себ отшлепала.
— А я съ дворниками христосовалась, съ водовозами, даже съ трубочистомъ, отзывается Серафимочка.
— Дуры эдакія! Везд сама мать должна… Никакой подмоги… Небось, ужо придутъ пвчіе, такъ къ тмъ сами на шею броситесь.
— Какъ-же, великъ сюрпризъ съ пвчими цловать ея, коли у нихъ изъ пропасти какъ изъ кабака!… Отъ васъ только комплименты и слышишь. Вы на другой манеръ и не умете, отвчаютъ дочери.
Мать тяжело поднимается съ мста и уходитъ къ сторожамъ. Черезъ нсколько времени она возвращается и говоритъ:
— У одного сторожа бородавка какая-то на носу, не оспа-ли, грхомъ?
Раздается звонокъ и въ залу входитъ пожилой гость. Онъ въ сюртук и съ гладко-выбритымъ подбородкомъ… Шея его до того туго обвязана черной косынкой, что лицо налилось кровью.
— Христосъ воскресъ! произноситъ онъ, звонко цлуется съ хозяевами и садится. Гд изволили у заутрени быть?
— У Владимірской, да тсно очень, отвчаетъ мать семейства. Одной дам даже весь шиньонъ спалили. Закусить не прикажете-ли? Ветчинки…
— Ветчинки-то ужь Богъ съ ней! — въ шести мстахъ лъ; а я выпью рюмку водки, да икоркой… Почемъ икру-то покупали?
— Эта икра отъ бабы. Баба селедочница намъ носитъ. По рублю… Ветчину-то боятся нынче сть. Говорятъ, нечисть какая-то въ ней заводится. А безъ ветчины для гостей нельзя…
— Коли съ молитвой, такъ ничего… А славная икра! Прощенья просимъ-съ. Лазарю Антонычу поклонъ.
— А на дорожку рюмочку?…
Гость выпиваетъ «на дорожку» и уходитъ. Раздается опять звонокъ, и въ зал появляется другой поститель. Онъ въ новой сибирк и въ сапогахъ со скрипомъ. Снова «Христосъ воскресъ», снова звонкое цлованье.
— Ужь извините, что безъ яицъ… говоритъ онъ. Сами знаете, туда сюда… того и гляди раздавишь… А Лазарь Антонычъ?
—
— Ветчинки-то ужь трафилось… А я вотъ водочки, да хлбцемъ съ хрнкомъ… Гд заутреню изволили стоять?
— У Владимірской… Да душно очень… Одной дам… Вы ужь большую рюмку-то наливайте… человкъ семейный…
— А я лучше дв среднихъ… Нтъ, гуси-то нынче на Снной каковы! Полтора рубля. Хотлъ молодцамъ борова купить, да не нашелъ мороженыхъ, нынче въ первый день Пасхи хорошо: нынче пьяныхъ и въ часть не берутъ.
Гость глотаетъ водку, садится около закуски и молча вздыхаетъ. Черезъ пять минутъ онъ смняется молодымъ гостемъ во фрак и въ зеленыхъ перчаткахъ. Опять христосованье… Гость останавливается передъ двицами.
— Мы съ молодыми мужчинами не цлуемся… застнчиво бормочатъ он и слегка пятятся.
— Невозможно безъ этого-съ… Даже и въ графскихъ домахъ, и тамъ…
— Слдуетъ, слдуетъ, замчаетъ мать; потому такой день.
— Ну, смотрите, только по одному разу.
Двушки протягиваютъ губы. Гость цлуется, садится и говоритъ:
— Гд изволили у заутрени быть?
— У Владимірской; только ужь очень много мастеровыхъ въ тулупахъ, отвчаетъ Серафимочка. Страсть какъ тсно! Одной дам весь бархатный казакъ воскомъ укапали.
— Хереску рюмочку, да вотъ ветчинки… предлагаетъ мать.
— Не могу-съ. Въ трехъ мстахъ ветчиной закусывалъ. И хересу не могу. Сами знаете, тамъ-сямъ — пожалуй и въ знакомыхъ перепутаешься. А мы такъ у Іоанна Предтечи за ршеткой стояли. Чудесно! На вербахъ изволили гулять?
— Гуляли, да у маменьки изъ кармана воры кошелекъ съ шестью рублями вытащили.
— Это съ счастью-съ. Однако, до свиданья… Еще въ три мста надо.
— Да выпили бы что-нибудь… Или вотъ ветчинки… пристаетъ мать семейства; но гость снова отказывается и исчезаетъ.
Три часа. Раздается пронзительный звонокъ, и въ комнату входитъ самъ глава семейства — Лазарь Антонычъ. Онъ въ мундир со шпагой, съ двумя медалями на ше, съ трехъ-уголкой въ рукахъ и слегка выливши. Лицо его сіяетъ.
— Отзвонилъ, и съ колокольни долой! восклицаетъ онъ. А тяжело въ мундир-то съ непривычки!
— Такъ снимай скорй, да надвай сертукъ! замчаетъ жена.
— Нтъ ужь зачмъ-же? По ныншнему торжественному дню мы въ немъ до заката солнца пощеголяемъ, потому нельзя — привыкать надо. Почемъ знать, можетъ когда-нибудь и военный наднемъ, шутитъ мужъ. Теперь, братъ, никто отъ красной шапки не отрейкайся! Шабашъ!
— Господи помилуй насъ гршныхъ! крестится жена. Вотъ ужь и видно, что наугощался! Что ты говоришь-то? Опомнись. Нешто можно на себя эдакую невзгоду пророчить?
— Отъ слова ничего не сдлается, а только ежели что насчетъ мундира, такъ военный будетъ много основательне: потому въ этомъ только потуда и щеголяешь, покуда деньги въ пріютъ вносишь, а не заплатилъ, и сейчасъ тебя верхнимъ концомъ да внизъ.