Первый день спасения
Шрифт:
Он замолчал, мертво глядя вверх, в слоящийся воздушный кисель. Профессор подождал, потом тихо спросил:
– Вы говорили кому-нибудь об этом?
– Н-нет.
– Почему?
Напарник усмехнулся хрипло.
– Вы… боитесь? – осторожно спросил профессор.
– Я маркшейдеру сказал, – вдруг выдохнул напарник, скосив на профессора белые глаза. – Маркшейдеру. А его взяли, вы же знаете, его взяли! Если он там обо мне скажет… ведь с их точки зрения я паникер и клеветник и все. Я каждую секунду жду, что за мной придут.
– Ну чего вы так боитесь? – мягко, успокаивающе проговорил профессор и тронул напарника за плечо. – Подумайте, что вам – после всего этого могут еще
– О, вы не знаете! – исступленно зашептал напарник. – Мы здесь даже не представляем, что они нам могут – там! – сделать. Могут! Могут!! Они все могут!
Хлипкий кашель вяло встряхнулся неподалеку. Ему ответили из темной глубины, и минуты три взад-вперед летали ломкие, как сухие листья, хлопья звука.
– Завтра еженедельный обход, – задумчиво сказал профессор. – Можно попытаться переговорить с техническим директором прямо здесь.
Напарник только плотнее закутался в пальто.
– Это единственный шанс. Хотите, я попробую?
Напарник напрягся, но тут же обмяк.
– Нет, – с сожалением сказал он. – Вы не специалист… – его вдруг заколотило. – Умоляю, нет! Вас спросят, откуда вы это взяли, и все равно, все равно выйдут на меня! – Вдруг он будто что-то вспомнил. С недоверием, как на сумасшедшего, уставился он на профессора. – Погодите. Что вы мне голову-то морочите. Какое, к черту, завтра. Сегодня бы пережить! Вы разве не знаете, что завтра… – Его глаза вдруг съехали куда-то в сторону, дыхание стало рваться. – Я так и знал. Он рассказал им.
Профессор обернулся. Из глубины штольни, постепенно заслоняя горящие у шлюза огни, постепенно прорисовываясь сквозь переливы мути, постепенно вырастая, шагали, клацая в тиши перерыва сапогами по бетонным шпалам, два стражника в респираторах.
Напарник вскочил, метнулся прочь.
– Я ничего не гово!.. – взрыв кашля переломил его с треском; захлебываясь, пытаясь что-то кричать, на подламывающихся ногах он засеменил слепым зигзагом, едва не падая через серые мешки безучастно лежащих людей, – словно бы там, совсем близко, не ждал его тупик.
А это шли не за ним.
– …Нет, – сказал профессор.
– Вы губите общину. Я уважаю ваши взгляды, но они несколько устарели. Я же не предлагаю вам работать на оборону… то есть я предлагаю вам работать именно на оборону, в самом чистом, первозданном смысле этого слова! Я прошу вас спасти нас всех!
Профессор молчал.
Начальник спецслужбы поднялся и не спеша подошел к прозрачной перегородке, наглухо отделявшей его от профессора. Оперся на нее обеими ладонями.
– Я понимаю вас, поверьте, – снова прозвучало из-под потолка. – Глупо отрицать, что администрацией допущен ряд серьезных просчетов, что доверие к ней широких масс выжившего населения в значительной степени подорвано. Глупо и недостойно. Но вы же интеллигентный человек, умница… в сущности – цвет нации, представитель ее истинного авангарда. Авангарда духа. Вы-то должны понимать, что не допускает просчетов лишь тот, кто ничего не делает. А мы делали и делаем очень много. И могли бы делать еще больше чего бы мы только не сделали! – если бы удалось вновь спаять нацию в единый, четко функционирующий монолит! Мы должны быть вместе! Плечом к плечу! Ведь мы же все в одинаковом положении, в одинаковой опасности. Кому как не вам взять на себя благороднейшую задачу восстановления единства!
Профессор молчал.
– Хорошо, – сдерживаясь, сказал начальник спецслужбы и даже пристукнул ладонями по прозрачной толстой стене – микрофоны донесли до профессора отдаленный двойной хлопок. – Это все мораль, – начальник спецслужбы сделал отстраняющий жест, – это все мораль. В своем озлоблении, в своей, что греха таить, интеллигентской заносчивости вы можете даже счесть это демагогией. Но когда перекрытия над убежищем будут взломаны испепеляющим лучом, – он поднял руку, указывая вверх, – и расплавленный металл хлынет на голову вам и вашей супруге, – это будет уже не демагогия! А катастрофа! Которую вы могли бы предотвратить – и не предотвратили, руководствуясь сомнительными вашими принципами, хорошими для послеобеденной беседы, но плохими для борьбы!
Профессор молчал.
– С другой стороны, – сменив тон, сказал начальник спецслужбы, – зная вас, я могу представить себе, как привязались вы и ваша супруга к тому странному мальчугану, который жил у вас несколько месяцев. У меня у самого трое детей, все они со мной здесь, младшему нет еще и пяти – я прекрасно понимаю, как близки становятся малыши. Особенно когда долго болеют. В пустыне вы наверняка встретите вашего приемного сынишку… потолкуете с ним… может, и он будет рад вас видеть.
– Вы неверно поняли меня, – произнес вдруг профессор. Начальник спецслужбы встрепенулся. – Я отклонил ваше предложение вовсе не по каким-либо принципиальным соображениям. Я не могу оставить жену.
– Мы переведем ее сюда! – облегченно воскликнул начальник спецслужбы. – Она дождется вас здесь, в отдельной, комфортабельной секции!
– Я не могу ее покинуть, – поколебавшись, признался профессор. Сегодня день ее рождения.
– Это несерьезно! Это мальчишество, профессор! Из-за семейного торжества! Вы прекрасно отметите его завтра или послезавтра, и, смею вас уверить, праздник ваш только выиграет, если вы и ваша супруга будете знать, что вы в безопасности и угроза удара ликвидирована. И не кем-нибудь, а именно вами! С нашей же стороны я обещаю вам искреннюю признательность, участие в подготовке праздника – вина, консервированные фрукты, закуски… музыка… Ваша супруга, кажется, ведь очень любит музыку?
– Нет-нет, благодарю вас. Мы никогда не переносим этого праздника. Плохая примета, простите.
– Что ж, – холодно сказал начальник спецслужбы. – Возвращайтесь к себе… веселитесь… если уверены, что угрызения совести и страх ежеминутно вероятной катастрофы не подпортят вам праздничного настроения. – Профессор повернулся к двери, где его ждал конвоир в гермокостюме. – И все-таки, профессор. Давайте договоримся так. Возвращайтесь к себе. Расскажите супруге о нашей беседе. Посоветуйтесь. Я уверен, что, как ни тяжело это будет для любящей женщины, она примет мою сторону. – Профессор чуть пожал плечами, стоя вполоборота к выходу. Конвоир нетерпеливо похлопывал затянутой в пластик ладонью по прикладу автомата. – Через… ровно через два часа я позвоню вам в блок. Идет?
– Я буду рад, – помедлив, сказал профессор.
– Чудесно. И, так или иначе, передавайте супруге самые искренние мои поздравления с ее… не будет бестактным узнать, скольколетием?
– Ей тридцать семь.
– Нет, – тепло улыбнулся начальник спецслужбы. – Знать о тридцатисемилетии еще не бестактно. Итак, всего доброго, профессор.
– Если позволите, еще одно.
– Да, разумеется. Я внимательно слушаю вас.
– Наш маркшейдер, очень знающий специалист и прекрасный, смею вас уверить, гражданин… я, к сожалению, уже два дня его не видел… словом, мы как-то разговорились, и он очень тактично выразил беспокойство отсутствием… я не геолог и не могу повторить точно… дальнего бурения, каких-то замеров или проб… Он говорил, что шахта под угрозой, поскольку есть вероятность внезапного прорыва термальных вод. Я пользуюсь случаем, минуя промежуточные инстанции, довести до сведения высшего руководства мнение специалиста, знакомого с конкретной обстановкой.