Первый день спасения
Шрифт:
– Ты хотела бы ребенка?
Напряжение вдруг спало. Тетенька поникла и кивнула почти равнодушно.
– Он был бы тебе благодарен?
– За что?
– За себя.
– Нас рожали – не спрашивали, – огрызнулась она. Потом мечтательно проговорила: – Я б его баюкала…
Мальчик демонстративно обвел комнату взглядом, спросил хлестко, как выстрелил:
– Здесь?
Она набычилась. Злобно выкрикнула:
– Ты зачем пришел? Ты мучить меня пришел? Вали отсюдова!
– Разве у тебя не было детей?
Она смотрела непримиримо.
– А я?
Она не сразу поняла. Потом
– Нет!! – дико закричала она. – Не я тебя рожала, не я!! Да что же это… Ой, мамоньки! Ведь прознают во внутренних делах – распотрошат, как есть живьем распотрошат – как, мол, я тебя выродила такого… Не я!! Не я! – отчаянный крик бился в тесные стены. – Нас на второй день, кто уцелел, сюда свозили – колесо лопнуло, шофер менять стал. А тут из рощи ты выполз – обгорелый, чокнутый, взрыв там был какой-то… Ну, я тебя взяла да вечером профессоровой жене отдала – ихний-то сыночек погиб… Из рощи приполз!! Поняли?! – неизвестно к кому обращаясь, выкрикнула она – и затихла, кулаками растирая слезы.
Мальчик бесстрастно наблюдал.
– Жаль, – сказал он затем и повернулся уйти. Но тут девочка гневной молнией метнулась к нему, с грохотом уронив ширму; ввинтился в уши тетенькин вопль: "Не тронь, заразишься!", и девочка с неожиданной силой дернула Мутанта за локоть, снова повернув к себе.
– Ты зачем? – угрожающе спросила она. – К нам же никто не придет, если узнают, что ты с нами знался! Ты кто? Тебе чего? Ты злой?!
Стало тихо.
– Здесь не получается быть ни злым, ни добрым, – наконец произнес мальчик, холодно глядя в ее громадные раскаленные глаза. – Только тупым.
– Не ври! Тетенька добрая! Она меня приютила, кормит, поит, заботится! Я ее люблю! А тупые не любят!
– Любят, – сказал мальчик. – Только – тупо.
Девочка вдруг растерялась.
– Да? – обезоруженно переспросила она.
Мальчик не двигался.
– Ты умный? – спросила она почти опасливо.
Он чуть улыбнулся ледяной, презрительной улыбкой.
Под гортанные колокола пружин тетенька вдруг повернулась к стене всхлипывая, что-то жалко бормоча и причитая, уткнулась в подушку. Мальчик молчал, его узкое лицо было неподвижно как маска.
– Ты нас правда завтра уведешь? – едва слышно спросила девочка. Он молчал. – Ты забыл все, да? Я знаю, так бывает, это просто болезнь, робко попыталась она его ободрить. – Это называется ам… ам… – с беспомощной злостью выдохнула воздух носом. – Забыла. Учитель знает. Учитель самый умный.
Мальчик молчал, по-прежнему глядя на нее так, словно она была насекомым. Она отступила на шажок.
– Ты послушай его, – упавшим голосом посоветовала она. – В три часа. Он тебе все-все объяснит.
Мальчик молчал. Она поколебалась и снова спросила:
– Ты злой?
Он повернулся и ушел.
…Глаза учителя горели безумным огнем. Изо рта брызгала слюна, когда он, выбрасывая вверх иссохшие желтые руки так, что широкие рукава валились на плечи, кричал:
– Мерзость, мерзость, мерзость! Стекла у людей вместо глаз, камни вместо сердец, лишайник вместо душ! И господь расколол стекла, расплавил камни, истолок лишайник! Радуйтесь! Радуйтесь! Радуйтесь!
– Радуемся! Радуемся! Радуемся! – нестройно, но громко, с подъемом скандировал класс – два десятка детей, теряющихся в сумраке рядом с ярко высвеченной фигурой на кафедре.
– И оставил господь вас, чтобы вы продолжили чистую муку его! И оставил господь других, чтобы вы узрели позор их! И оставил господь меня, чтобы я наставил вас! Радуйтесь!
– Радуемся, радуемся, радуемся!
Мальчик не пришел. Не смея вертеться, девочка косила так и этак, оглядывая приспособленный под класс бетонный бункер, подтягивала нараспев за всеми – и ей было отчего-то так горько, как иногда бывало по утрам, когда распадался, крошился сон о радуге, луге и песчаном дне речки, отчетливо видимом сквозь напоенную солнцем воду.
– Позор умрет! Умрет! И среди пустынь останемся я и вы, чтобы начать все сызнова без прикрас! Радуйтесь!
– Радуемся!
– Запоминайте!!
– Запоминаем!
– Кто первый скажет: люблю, тот – враг господень! Кто первый скажет: возьми, тот – враг господень! Кто первый скажет: живи, тот – враг господень! Ибо человек сделан так: любя, алчет любви; давая, алчет, чтобы дали ему; оживляя, алчет властвовать оживленным. Я узнал это и сказал вам. Радуйтесь!
– Радуемся!
– Кто первый скажет: ненавижу, тот – враг господень! Кто первый скажет: дай, тот – враг господень! Кто первый скажет: умри, тот – враг господень! Ибо человек сделан так: ненавидит, когда хотел любить, но не преуспел; берет, когда хотел дать, но не было, что дать; убивает, когда хотел оживить, но не имел достаточно жизни. Я узнал это и сказал вам. Запоминайте!!
– Запоминаем!
– Ничему не верьте! Ничего нет, все суть одно – друг другу соблазн, боль и потрава. Только – радуйтесь!
– Радуемся! Радуемся! Радуемся!
Мальчик беззвучно выступил из темноты. Лампы били мимо, но он словно светился собственным ледяным свечением. Девочка вскочила. Рванулась было навстречу – но он не замечал ее.
– Изыди!! – каркнул учитель, упершись руками в край кафедры и перегнувшись вперед.
– Я много думал об этом, – спокойно проговорил мальчик. – Не волнуйся, я уйду скоро. Но мне не с кем поговорить. А тебя, я смотрю, тоже волнуют эти вопросы. Хотя твои ответы какие-то жалкие… Беспомощные. Ты считаешь, беда в том, что детей готовят к жизни более интересной и ласковой, чем она есть? Оттого люди так беспощадно не понимают никого… и не ценят. Оттого даже самая преданная любовь кажется блеклым, ленивым, корыстным притворством по сравнению с тем, чего ждал. Знаешь, я не помню детства. Но знаю, чувствую, что оно было обманом… или все, что теперь, обман. Одно исключает другое…
Девочка, подавшись к нему, ловила каждое слово – и не понимала. Смутно ощущала она жуткие массивы, пласты, каменно клокочущие за каждой фразой – но лишь когда он произнес "беспомощные", ее сердце в ответ зазвенело долгожданной болью и дыхание перехватило от сопричастности, почти растворения в том, кто вдруг сумел назвать ее главное чувство, высказать которое ей самой было негде и нечем. Беспомощные, повторила она про себя, давясь слезами от пронзительной жалости. Беспомощные. Мы такие беспомощные!