Первый день
Шрифт:
Вот уже три года прошло с тех пор, как я поступил на работу в Европейскую организацию астрономических исследований и уехал в Чили.
Обычно я работаю в сотне километров от плато Атакама, в обсерватории Ла-Силья. Этот район расположен на одном из самых глубоких на Земле сейсмических разломов: здесь проходит граница двух континентов. Когда-то давным-давно две материковые платформы приблизились друг к другу и, с колоссальной силой столкнувшись, вздыбились — так появились Кордильеры. Минувшей ночью нас как следует тряхнуло. Никто не пострадал, но два телескопа, Нако и Синфони — каждому телескопу мы даем имя, — теперь нуждаются в ремонте.
Воспользовавшись нашим вынужденным бездельем, директор
Всего лишь пятнадцать лет назад астрономы еще бурно спорили о том, существуют ли планеты за пределами Солнечной системы. Да, самое унизительное для ученого — признать, что все возможно. За последнее десятилетие люди открыли больше ста семидесяти планет. Все они слишком сильно отличались от Земли: были слишком велики, располагались слишком близко или, наоборот, слишком далеко от своих звезд. В общем, сравнивать их с нашей планетой, а тем более питать надежду найти там сходные с земными формы жизни, вряд ли стоило, вряд ли имело смысл… до тех пор, пока мои коллеги не совершили одно открытие, и произошло это вскоре после моего приезда в Чили.
Благодаря датскому телескопу, установленному в обсерватории Ла-Силья, они увидели Вторую «Землю», расположенную на расстоянии двадцать пять тысяч световых лет от нашей планеты.
Она примерно впятеро больше Земли и совершает полный оборот вокруг своего «Солнца» за наши земные десять лет. Но кто возьмется утверждать, что часы и дни на этой планете похожи на наши земные, — ведь она от нас так далеко и одновременно так близко? И хотя эта планета в три раза дальше от своей звезды, чем наша Земля от Солнца, а значит и температура на ней ниже, все равно там имеются условия для зарождения жизни.
Открытие это, по-видимому, не вызвало сенсации, газеты не посвятили ему первую полосу — в общем, оно осталось почти не замеченным.
Последние несколько месяцев нас постоянно преследовали всевозможные злоключения — то и дело что-нибудь ломалось, а конец года оказался для меня особенно трудным. Поскольку я не выдал никаких весомых результатов, дни моего пребывания в Чили были сочтены. А между тем, несмотря на проблемы с акклиматизацией на высокогорье, я вовсе не жаждал возвращаться в Лондон. Я бы ни за что на свете не променял необъятные пространства Чили и плитки горького шоколада на крохотное окошко моего лондонского кабинета и говядину с фасолью в пабе на Гауэр-Корт.
Три недели мы сидели безвылазно на плато Атакама, а мое тело все никак не желало привыкать к нехватке кислорода. Когда объект начнет функционировать, в помещениях, конечно, создадут необходимое давление, но пока что нам предстояло помучиться. Эруэн заявил, что выгляжу я отвратительно, и попытался отправить меня обратно на базу. «Ты в конце концов просто свалишься, — бубнил он три дня подряд, — и если у тебя что-нибудь случится с сосудами мозга, будет поздно упрекать себя в неосмотрительности».
Конечно, он в чем-то был прав, но сбежать сейчас значило раз и навсегда упустить свой шанс и отказаться от участия в захватывающем приключении, которое здесь скоро начнется. Получить доступ к такому оборудованию, стать членом такой команды — об этом можно только мечтать.
Когда стемнело, мы вышли из своего жилища. За полчаса дотащились до третьей антенны телескопа. Эруэн занялся настройкой, я стал снимать показания прибора, измеряющего частоту принимаемых волн. Эти волны, преодолевшие огромные расстояния, долетели до нас из очень далеких уголков космоса — еще десять лет назад мы себе такого и вообразить-то не могли. Впрочем, я и сегодня не
— Ну как, есть что-нибудь? — окликнул меня Эруэн с металлического мостка на третьем уровне антенны.
Мне показалось, я ему ответил, однако он меня переспросил. Наверное, я говорил недостаточно громко. Воздух на плато слишком сухой, он плохо проводит звук.
— Эдриен, черт тебя возьми, есть сигнал или нет? Не торчать же мне тут часами!
Я говорил с огромным трудом — должно быть, это от холода. Здесь немыслимая стужа, у меня даже кончики пальцев онемели. И губы еле шевелились.
— Эдриен! Ты меня слышишь?
Разумеется, слышу! Интересно только, почему ты меня не слышишь?
Раздался гулкий звук шагов, и Эруэн спустился со своего насеста.
— Ты чего тут, совсем в осадке? — прорычал он, направляясь в мою сторону.
У него сделалось очень забавное выражение лица. Побросав все инструменты, он со всех ног помчался ко мне. Взгляд его светился заботой и беспокойством.
— Эдриен, у тебя кровь из носа хлещет!
Он подхватил меня под руки и помог подняться. Оказывается, все это время я сидел на земле. Эруэн стал звать на помощь по переговорному устройству. Я попытался ему помешать: нет никакой необходимости беспокоить людей среди ночи, я просто устал. Но руки отказывались повиноваться, и я не мог управлять своими движениями.
— Вызываю базу, вызываю базу! Это Эруэн, я у антенны номер три, ответьте, мне нужна помощь! — повторял Эруэн.
Мне стало смешно. Он кричал так, будто мы по-настоящему терпели бедствие — например, падал наш самолет. Но поучать его сейчас было бы нелепо, да и несвоевременно. На меня напал идиотский смех.
И чем больше я хохотал, тем тревожнее поглядывал на меня Эруэн. Странно, не он ли сам говорил мне, что надо относиться к жизни проще?
Сквозь треск до меня доносился чей-то знакомый голос, отвечавший моему товарищу, однако я не мог сообразить, кто говорит. Эруэн объяснил, что мне плохо, — неправда, мне никогда не было так хорошо, все вокруг казалось удивительно красивым, и даже Эруэн выглядел потрясающе, хотя лицо его словно окаменело. Вероятно, луна нынче светила по-особенному, оттого и мой коллега представлялся мне прекрасным. Правда, вскоре его силуэт стал расплываться, а голос, доносившийся будто из-под воды, и вовсе стих — как в той детской игре, когда мальчишки раскрывают рот, беззвучно проговаривая слова. Лицо Эруэна заволоклось туманом, а я начал терять сознание.
Эруэн находился со мной неотлучно. Он тряс меня, не давая впасть в забытье. Я сердился на него: мне очень хотелось спать, а он все время будил меня самым безжалостным образом. Прошло минут десять после вызова, и за нами приехал джип. Коллеги, наспех одевшись, доставили меня в лагерь и отвели к врачу. Тот велел немедленно меня эвакуировать. Так и закончились мои грандиозные планы, связанные с телескопом в Атакаме. На вертолете меня доставили в долину, в больницу Сан-Педро. Три дня мне давали дышать кислородом и только потом отпустили. Эруэн пришел навестить меня, а с ним явился и директор центра научных исследований, выразивший сожаление, что ему «приходится расстаться с ученым такого уровня». Я счел эту похвалу утешительным призом, приятным довеском к чемодану, который, как мне намекнули, уже пора укладывать. Меня ждали тесный университетский кабинет с маленьким окошком, паб на углу Гауэр-Корт и отвратительная говядина с фасолью. И насмешливые взгляды коллег — только бы хватило сил их не замечать. Не так-то просто избавиться от детских воспоминаний. Они неотступно преследуют вас во взрослой жизни, словно назойливые призраки.