Первый дневник сновидений
Шрифт:
Я проснулась.
Наконец-то.
Глава девятая
— Отложи сейчас же в сторону планшет Лотти, — сказала мама. — Ты же знаешь, я не терплю подобного во время еды.
— Мне в школе кое-что задали. Вот был бы у меня смартфон, как у всех нормальных людей, я бы уже давно всё нашла.
К нашему с Мией огромному сожалению, у нас были доисторические неуклюжие телефоны, на
«Sub umbra floreo» — ввела я в окошко поисковика.
— Латынь? — спросила мама. Очевидно, я недооценила её зрение и любопытство. — По какому предмету вам это задали?
— По… э-э-э… — Поисковик выдал список результатов. Я прокрутила пальцем ленту. «Sub umbra floreo» — я цвету в тени. Выражение является девизом страны Белиз и встречается на её гербе. Хм. — По географии, — нашлась я. — Где находится Белиз, напомни, пожалуйста?
— В Центральной Америке. Граничит с Гватемалой. Раньше эта страна называлась Британским Гондурасом, — иногда мама могла прийти на помощь быстрее, чем планшет, и блеснуть не меньшими знаниями, чем Википедия.
— Ага, — я спрашивала себя, откуда в моём подсознании всплыл девиз Белиза. Я была практически уверена, что сегодня услышала об этой стране впервые в жизни. Тогда как же я могла думать о ней во сне? Удивительное дело, сколько информации мы подсознательно улавливаем и сохраняем.
Странно также, что я до сих пор помню все детали моего сегодняшнего сновидения. Ещё в детстве у меня были очень яркие сны (я не раз падала ночью с дивана и даже какое-то время страдала лунатизмом. Лотти любила рассказывать о том, как в пять лет я стояла ночью у её кровати и по-испански заказывала апельсиновое мороженое). Но воспоминания, как правило, стирались почти сразу же после пробуждения, гораздо быстрее, чем мне того хотелось, даже если сон был важным для меня или смешным. Поэтому я какое-то время приучила себя тут же записывать все интересные сновидения. Для этого я клала на ночной столик тетрадь и ручку. В дневное время тетрадь, ясное дело, хранилась в тайнике, чтобы никто до неё не добрался. Но для сегодняшнего сна никакие тетрадки были не нужны.
Кстати, ночью меня разбудила вовсе не гроза, а грохот мусоровоза, переставлявшего пустые баки. Моё сердце билось так сильно, будто готово было выпрыгнуть из груди. Я скатилась с кровати и попробовала упорядочить собственные мысли. Этот сон, каким бы невероятным он ни был, казался таким реальным, что мне захотелось тут же включить позолоченный ночник и проверить, не прилипла ли к подошвам моих шерстяных носков кладбищенская земля, нет ли кедровой смолы у меня на руках и не торчат ли из моих волос иголки. Конечно, ничего подобного я не обнаружила.
Немного придя в себя, я невольно улыбнулась. Да уж, на скудную фантазию жаловаться мне грех!
— Можно ещё один бутерброд, пожалуйста? — спросила Мия, пока я вводила новые данные в строку поиска — «Кристина Россетти». Могилу этой Кристины искал Грейсон в моём сне. Фамилию её я написала неправильно, но, несмотря на это, поисковик выдал довольно много результатов.
— Но ты съела уже четыре! — возразила мама Мие. Затем она повернулась ко мне: — Ты что, не слышишь? Никаких планшетов во время еды.
Но этого я сделать не могла, потому что информация, которая как раз появилась на экране, повергла меня в ступор: Кристина Россетти действительно была поэтессой викторианской эпохи, умерла она в 1894 году. Похоронена в Лондоне, на Хайгейтском кладбище.
Мне стало как-то не по себе.
Я зачехлила планшет и отодвинула его в сторону.
— Тебе больше понравится, если я начну морить себя голодом? — спросила Мия. — Девочки в моём возрасте очень часто страдают подобными маниями, особенно если воспитываются в семье с нестабильными партерами в отношениях.
— Не партерами, а партнёрами, — машинально поправила её мама и передала Мие корзинку с хлебом.
Ну, на самом деле, если задуматься, то ничего удивительного в этом нет. Я постаралась не обращать внимания на то, что по телу у меня побежали мурашки, и снова раскрыла планшет. Всему наверняка можно найти логичное объяснение. Ведь моя мама литературовед, а значит, я вполне могла слышать имя Кристины Россетти, тем более что она — современница Эмили Дикинсон, стихотворения которой нам с мамой очень нравятся. Наверное, где-то в моём подсознании отложилась также информация о том, когда она умерла и где похоронена. И именно сегодня этим данным суждено было пробраться ко мне в сон. Всё проще простого.
Сколько ни старалась, я не смогла вспомнить стихотворение, которое цитировали в моём сне Грейсон и Генри, но рифмы в нём были довольно удачные, и вообще оно звучало вполне в духе эпохи. Ну и ладно. Если моё подсознание само сочиняет такие стихи, значит, я непризнанный гений.
— Мам, а ты знаешь Кристину Россетти? — спросила я.
— Да, конечно. У меня есть удивительно удачно иллюстрированное издание её «Базара гоблинов». Оно в одной из коробок с книгами.
— Может, ты читала мне её стихи, когда я была маленькой?
— Возможно, — мама взяла у меня из рук планшет и захлопнула его. — Но вообще-то тебе всегда нравились только стихотворения с хорошим концом. А у Кристины Россетти они довольно мрачные.
— Как и настроение в этом доме, — Мия поглядела на дверь кухни, через которую несколько минут назад проскочила Лотти. Допив вторую чашку кофе, Лотти всегда отправлялась принимать душ, и эта процедура занимала у неё ровно четверть часа. Так было каждое утро, без исключений. — Ты, кстати, уже сообщила Лотти, что вы с мистером Спенсером собираетесь вышвырнуть её на улицу, или ты хочешь, чтобы мы сами рассказали?
— Никто не собирается вышвыривать Лотти на улицу, — возразила мама. — Просто её работа няней в этой семье подходит к концу, и Лотти давно об этом знает. Вы уже не маленькие, даже если по вашему поведению это и не заметно. Вчера вечером мне было за вас очень стыдно…
— Да прям уж! — Мия, щедро намазав на хлеб джем, пыталась отправить всю эту конструкцию в рот таким образом, чтобы та не прогнулась и не сломалась.
— Но если Лотти не сможет больше у нас работать, куда же ей деваться? — спросила я. Кристина Россетти и моя больная фантазия были на тот момент забыты. — У неё ведь нет никакой специальности. Если бы вы с папой не уговорили её остаться у нас после первого года работы, она могла бы поступить в университет и сделать карьеру. Ради нас она от этого отказалась, а сейчас, когда она стала старухой, ты собираешься заявить ей, что она нам больше не нужна. Это подло.