Первый эйдос
Шрифт:
Ната быстро взяла у него рамку и провела вдоль чутким носом.
– Странный этот Лигул! Он подписывает чужие портреты помадой и пользуется женскими духами, – сказала она с издевкой.
Меф старался не смотреть на Даф.
Пробежав последний отчет, Улита сделала отметку в журнале поступления эйдосов и захлопнула его.
– Все! На сегодня хватит! Если кто-то до завтрашнего утра скажет хоть слово про работу, он будет убит, расчленен лобзиком и спущен в канализацию! – заявила ведьма.
Она
– Блин! Такая тоска зеленая, что я прям вяну! Если Эссиорх не вернется через три дня, я срочно отращу себе белые крылышки и улечу за ним в Прозрачные Сферы! – пожаловалась она.
– А если не получится с крылышками? – любознательно поинтересовался Меф.
– Тогда выйду на улицу и буду убивать всех, чье имя начинается на «Э». Получи, фашист, гранату и распишись в квитанции!
Мефодий быстро взглянул на ведьму. Было не похоже, что Улита шутит. Она тосковала без Эссиорха. Мефу захотелось утешить Улиту, сказать, что хранитель полетел хлопотать за Дафну, чтобы за нее поручились и вернули ей маголодии, но решил, что для приемной мрака это слишком скользкая тема.
Пытаясь успокоиться, Улита раскинула карты. Карты показали что-то муторное, не вселявшее близких надежд.
– Ну вот! Никакого скоропалительного брака мне не светит! Все-таки паршиво, что я не какая-нибудь банальная Вихрова, которая с семи лет мечтает выйти замуж с фатой и воздушными шарами.
Меф удивился. У него были иные представления о мечтах Вихровой.
– Ната замуж с фатой и шарами? Да она со связанными руками овчарку загрызет!
– Одно другому не мешает. Зло, особенно врожденное, любит быть сентиментальным, – заявила Улита.
С ведьмой Ната связываться не стала, а на Мефа посмотрела ясным и чистым взором. По ее лицу прокатилась неуловимая мимическая волна. Буслаев ощутил, как угол рта у него начинает оттягиваться вниз, а из глаз текут слезы. Ему захотелось разбежаться и головой вперед выпрыгнуть в окно. Зажмурившись, он усилием воли освободился от наваждения и показал Нате язык. Вихрова разочарованно отвернулась.
«А она совершенствуется!.. Раньше не действовало!» – отметил Меф.
Даф сидела на низком диванчике и смотрела на Депресняка. Подобрав мешавшие ему крылья, адский котик валялся на спине и лениво подгрызал ножку кресла. Депресняку было плевать, что это красное дерево и восемнадцатый век.
Молчавший до сих пор Мошкин внезапно выдал серию сразу из трех вопросов:
– Я не хочу погулять? У меня не болит голова, нет? Мы не сидим сегодня целый день в духоте?
Улита великодушно махнула рукой.
– Ступай, ступай, сомневающееся создание! Арея все равно нет. Думаю, он появится с новым шрамом и парой дополнительных зазубрин на клинке…
Мошкин ушел. За Мошкиным потянулась Ната, заявившая, что у нее три свидания на трех разных станциях метро. Следом за Натой слиняла сама великая Улита, а за ней и Дафна с Мефодием.
Только Чимоданов остался в резиденции мрака. К свежему воздуху он относился подозрительно, как всякий истинный химик. Он поднялся к себе, почитал справочник по взрывному делу, на всякий случай крепко связал Зудуку и лег спать. И, хотя дарха у него пока не предвиделось, снились ему отрывистые, жутковато-притягательные сны.
Когда Мефодий и Дафна вышли на улицу, солнце уже сползало к горизонту. По Большой Дмитровке прокатывались людские волны. Офисники, завершившие рабочий день, медленно перетекали к метро и ближайшим парковкам. На их усталых лицах читалась робкая мысль, что, несмотря на все свои косяки, жизнь все же прекрасна и удивительна.
– Мы на Мамае? – спросила Даф.
– Нет. Одиннадцатым номером, – ответил Меф.
Даф кивнула. Что ж, пешком так пешком. Меф вечно забывал, с кем связался. Когда через час подуставший Буслаев попытался скользнуть в пиццерию, Дафна поймала его за майку.
– Давай еще пройдемся!
Лицо Мефа и морда Депресняка разом приняли одинаковое выражение. Это было страдание замученных мужчин, которых куда-то тащат. Правда, оба вскоре утешились. Мефу понравилось лавировать в подворотнях, показывая Дафне никому не известный путь к бульварам, который Дафна открыла еще год назад. Депресняк же улизнул куда-то, чтобы через минуту появиться с большой рыбиной в зубах.
– Где он ее поймал? Здесь нет прудов! – наивно удивилась Даф.
– Тогда уж не в пруду, а в Атлантике, где эта бедная рыба покончила с собой.
– Почему?
– Сама посмотри. Когда ей стало ясно, что от твоего маньяка ей не улизнуть, она закололась и изжарилась. Вон вилка торчит, – сказал Меф.
Дафне стало совестно. Значит, Депресняк опять ограбил кого-то из посетителей ресторана. То и дело взлетая, чтобы не отстать, кот рвал на асфальте рыбину. Покончив с ней, он перелетел на плечо к Дафне и ржаво замурлыкал. Поел-поспал-подрался – к этим трем вещам Депресняк относился с исключительной серьезностью.
Они свернули в переулок. В арке краской было крупно написано: «Рома + Леся. Я люблю тебя, мое солнышко! Прости!» Прошли метров сто и снова «Рома + Леся», только уже на асфальте. Краски не жалели. Трудились от души.
– Угадай, кто это написал? – лениво спросил Меф.
– Чего тут угадывать? Рома, – сказала Даф.
Раньше, пока ее связь с флейтой не была разорвана, она знала бы это наверняка. Сейчас же приходилось подключать воображение. Наверное, Рома маленький, беспокойный и неимоверно упрямый. Из неполной семьи или живущий с матерью и отчимом, который вспоминает о его присутствии, лишь когда надо на кого-то наорать. Поссорившись с любимой девушкой, Рома ночует на скамейке под ее окнами. Мерзнет. Поднимает воротник куцей куртки. Много курит.