Первый генералиссимус России
Шрифт:
Взглянув на воеводу, Щеглов понял, что спорить бесполезно, себе во вред.
— Ладно.
— Вот и славно, — вновь улыбнулся Алексей Семенович. — И за жильцами в острожке присмотришь, чтобы службу несли без дураков. И сторожу организуешь…
— Да уж присмотрю… Дрыхнуть не будут!
— А мы с остальными служивыми, как и предписано, пойдем далее. Сегодня же и тронемся. Вот напишем с подьячими сообщения со всеми подробностями и обстоятельствами дела, вручу их твоим посыльным казачкам — и в путь.
— Алексей Семенович, — видя, что воевода собирается с приказными засесть за составление отписных грамот, обратился к нему Анненков — может, распорядились бы выделить долю из трофеев жильцам, остающимся в острожке? Им бы это скрасило горечь выпавшей участи.
— И казачкам… остающимся тут, — подхватил Щеглов. — Чего им думками маяться: достанется, не достанется…
— Да дуваньте уж, — махнул рукой Шеин. — Только и про семьи павших не забудьте. Выделите. Обязательно выделите.
— Выделим! Святое дело! — дружно заверили служивые. — Святое дело!
Когда Шеин Алексей Семенович, доведя инспекцию засечной черты до конца, возвратился в Курск, то отписки государям в Москву были уже отосланы. И воеводой Большого Белгородского полка Леонтием Неплюевым, и воеводой Шереметевым Петром Васильевичем. И как понял Алексей Семенович, основная роль в победе, одержанной над ногайцами, в отписках досталась не ему, а тем, кто послал их. «По нашим, мол, указаниям и распоряжениям…»
«Огорчительно, но не смертельно, — рассудил Шеин по-житейски мудро и зла на обидчиков своих не затаил. — Может быть, и я так бы поступил, будь постарше годами… А мое от меня не убежит…»
Стоит заметить, что пока Шеин со служивыми проверял состояние засечной линии и вел сражение с ногайцами, воевода Шереметев не только отписки в Москву к государям и правительнице Софье Алексеевне сочинял, но и сыск проводил.
Принятыми мерами розыска заводчики бунта Федька Озеров, Трошка Чепурной были сысканы и отправлены в Белгород для ведения следствия. Туда же были отправлены и юродивый Юрша, схваченный в Курске, и Ивашка Огородов, и Трошка Зарубин, водившие хлеб-соль с бунтовщиками, изловленные в Судже и Льгове.
— Как мыслишь, — спрашивал время от времени Петр Васильевич своего младшего сотоварища по воеводству, — великие государи и правительница царевна Софья Алексеевна мое усердие оценят? Припишут еще земельки со крестьянами?
— Конечно, оценят и припишут, — заверял его Шеин. — А кому еще приписывать, коли не своим верным слугам, день и ночь радеющим за отечество наше?!
— Хочется верить, что оценят, — надеясь на успех, но и не изжив окончательно сомнений, плакался Шереметев. — Может быть, ты, Лексей Семенович, челобитную бы государям сочинил да походатайствовал за меня? А?! А я бы тебе в чем ином помог…
— Да кто я такой, чтобы государям указывать или правительнице?.. — пытался отбояриться от такой «радости» Шеин. — Так запросто и в опалу попасть…
Однако отделаться от цепкого, как репей, Шереметева не удалось. Пришлось подписать челобитную, сочиненную самим Петром Васильевичем.
— Вот спасибо! Вот спасибо! — расплылся широченной улыбкой тот. — Вовек твоей доброты не забуду.
Сколько бы еще подобных челобитных уговорил писать Шереметев, неизвестно. Хорошо, что его вскоре отозвали в Москву. Возможно, этому некую роль сыграло и посланье, подписанное им, Шеиным.
«Слава Богу! — перекрестился и облегченно вздохнул Алексей Семенович, проводив чету Шереметевых. — Слава Богу! Одному мне будут сподручней… Куда как сподручней… воеводствовать».
Вопрос о назначении Фрола Акимова на должность стрелецкого сотника и установлении ему соответствующего оклада был окончательно решен. Ни голова курских стрельцов Строев, ни Петр Васильевич Шереметев против такого решения не возражали, заявив, тебе, мол, побывавшему в деле, виднее.
Да и что такое стрелецкий сотник на государевой службе в окраинном городке? Так, ничего. Даже не шишка, а прыщ на ровном месте. Стоит воеводе даже не дунуть, а только косо взглянуть — и нет его, и поминай, как звали. Однако Алексей Семенович, думая о совместной службе, уважил стрелецкого голову, рассудив здраво: «С меня не убудет, а Строеву, вроде, честь: с ним сам воевода совет имеет».
А вот Фрол по поводу собственного повышения особой радости не испытывал. Отнесся по-житейски спокойно: «Назначили — и ладно. Будем и далее служить».
Зато Семка радости не скрывал. Хоть и держал себя солидно со сверстниками — как же, посыльный при самом воеводе, — но похвастать этим не забывал. Да и как не похвастаться — не у каждого отец сотник. В Курске их раз-два — и обчелся…
«Мой тятька сделал… Мой тятька сказал… Мой тятька посоветовал… Мой тятька приказал…» — то и дело слышалось из его уст.
При разделе трофеев Фролу достался татарский конь, сабля и сапоги. Вот в этих сапогах ныне и щеголял Семка. Хотел и саблю себе Семка прицепить, но отец не позволил: «Хоть и молодец первостатейный, но до сабли еще не дорос».
Если воевода Шеин занимался большими государевыми делами, то сотник Фрол — малыми, житейскими. Навестил семьи погибших стрельцов. И не только своего бывшего десятка, но и всей сотни. Передал вещи покойных, а также часть трофеев, доставшихся при дележе. Рассказал о том, как геройски вели себя стрельцы во время сражения, как погибли, где похоронены. Побывал он и у Никишкиной Параски.
— Ты прости Параска, но сгинул твой муж, — повинился тихо, хотя, по правде сказать, никакой вины в том на нем не было. — Ни среди мертвых не нашли, ни среди тяжко раненых… То ли в полон к басурманам угодил, то ли пал где, да мы не нашли… Не знаю… Иного и мыслить не могу.
— А как же я?.. Как мне быть?.. — залилась слезами горючими Параска. — Непраздная я… — доверилась Фролу.
— Ты же пока при молодой боярыне — значит, не пропадешь… — не нашел ничего лучшего Фрол.
— Так то пока… А далее как?.. — сквозь всхлипы печалилась Параска, простив мужу его ругань и избиения до полусмерти. — Далее-то как?..